Комната наполнялась мягким светом. Такой бывает только в понедельник утром, когда город оживает после ночного дождя и воздух, обычно пыльный и грязный, свежеет и становится удивительно чистым, как ранней весной в лесу.
В комнате царил ужасающий бардак. На полу лежали комки бумаги, стол был завален книгами, исписанными листками и горстками шоколадных оберток. На подоконнике стояла чашка недопитого, уже давно холодного чая. Комната была маленькая, но, как говорится, уютная. В ней хватало место только для небольшого платяного шкафа, письменного стола, и одноместной кровати.
Кровать стояла так, что все тело спящего было обращено к окну, а ноги упирались в дверь. Вообще, комната казалась ужасно кривой, хотя на самом деле представляла собой идеальный квадрат. Подобную асимметрию хозяин квартиры сделал намеренно, с целью, одному ему известной.
Солнечный свет заполнил комнату как вода стакан - на окне не было штор. Спящий был парень, лет двадцати. Он приоткрыл правый глаз. Сморщился. Закрыл глаз. Потом изо всех сил с громким мычанием вытянулся, крякнул и обмяк. Потом сел на кровать, продирая глаза.
Сидя с закрытыми глазами он поцокал языком и снова потянулся. Скорчив гримасу, парень почесал место, где левый бок переходит в спину, потом чуть-чуть приоткрыл глаза и посидел так еще минуты две.
Солнце тем временем загорелось еще ярче. Окно смотрело на восток, и парень теперь видел огромный красный диск, вздымающийся над высотными домами. Что говорить, а вид здесь открывался действительно красивый - величественный и спокойный. Каменные горы, вот чем казался город отсюда.
Парень наконец открыл глаза. Растрепанные волосы прядями падали ему на лицо. Внезапно насторожился. Губы его вытянулись так, будто он пьет коктейль через трубочку. Перевел взгляд налево. Перевел взгляд направо. Потом как бы с опаской посмотрел через левое плечо назад. Через правое. И тихо-тихо, еле шевеля губами сказал: "Хы". Быстро оглянулся по сторонам. С таким же подозрительным выражением лица вернулся в начальное положение, два раза медленно кивнул головой и сказал: "Да-да. Хы". И не удержавшись, расхохотался, хлопая себя по коленям.
"Кофечайник" кипел. Парень стоял в одних трусах на кухне и нырнув холодильник искал "чего-нибудь пожрать". Пожрать нашлось два яйца, кусок засохшего сыра и горбушка хлеба. Что хлеб вообще делал в холодильнике, одному черту было известно. "Голодный студент" положил все это на стол перед собой, горько хмыкнул и пошел искать "The сковороду". "The сковорода" была волшебная: на ней невкусное становилось вкусным, а сырое жареным. Тем более, что в этом доме она являлась единственной.
"Голодный студент" тем временем рылся в завалах собственной комнаты, пытаясь найти волшебную аппаратуру. "The сковорода" нашлась, как ни странно, под кроватью. Какой ураган её туда занес, можно было гадать до скончания века.
С сияющей улыбкой на лице, студент торжественно внес её в кухню и с громким "та-да!" представил её яйцам, сыру и горбуше. "The сковорода" представляла собой старую чугунную конструкцию, которой еще советская прабабка била прадеда по голове, когда тот возвращался поддатый с деревенской гулянки. С неисчезающей улыбкой парень с громким лязгом поставил её на газовую плиту, цвета "советский металлик" (то бишь ржаво-грязно-белый) и с гордостью пустил газ. Засунул руку в карман. Кармана не оказалось. Парень глянул вниз. Трусы, блин! Он громко хлопнул себя по лбу и отправился в комнату. Посредине дороги вдруг остановился, снова хлопнул себя по лбу, резко развернулся, пошел и выключил газ.
Через тридцать секунд он забрался с головой в шкаф, пытаясь найти хоть какие-нибудь признаки своих штанов. Улик найдено не было. Парень вылез из шкафа и озадаченно почесал голову. Оглядывая свою комнату, больше напоминающую гнездо сороки, нежели что-нибудь человеческое, парень подумал, что надо бы прибраться. Но так как он собирался это сделать уже три месяца, эти планы скорее всего не исполнятся. И тут парень вскинул голову вверх и в ужасе отшатнулся. Простояв секунд пять с открытым ртом он залился истерическим хохотом. С люстры свисали джинсы... Что и говорить, он понятия не имел, как они там оказались. Хотя наверное, он просто бросил их туда когда валился спать вечером. Оглянулся через плечо. Футболка свисала со шкафа. Ну, все верно! Он хотел закинуть одежду в шкаф, но переборщил, и взял слишком высоко... Штаны не долетели... Парень опять залился гомерическим хохотом, приседая, чуть не падая... Так, еда. Он сдернул штаны с люстры и засунул руку в карман. Пусто. Парень насторожился. Другой карман. Рука нащупала коробок и вытащила его на свет. Потрясла. Открыла. Полный. Со вздохом, полным облегчения, парень поднес его к губам и поцеловал. "Спички - russian zippo!" - и откровенно гордясь собой вернулся в кухню, оставив штаны на полу...
А "кофечайник" тем временем вскипел. Это был самый большой тормоз в доме... И почти единственная вещь, работающая от электричества. "Голодный студент" наконец-то имел все средства для приготовления завтрака. Пустил газ, зажег спичку. Немного полюбовался на пламя, поставил "The сковороду" на плиту, вылил туда два яйца, покрошил на все это дело сыру и приступил к "кофечайнику". Вот чего чего, а кофе с чаем в его доме всегда были. Он очень сильно их любил. Эта зависимость давно переползла в ритуал: кофе утром (и днем, если выходной), много чая вечером и перед сном.
Прошло секунд девятнадцать после Великого Вскипения Чайника, момента удивительного и крайне мистического, так никто в мире не мог объяснить, как аппарат, девяносто первого(!) года рождения, с белым, в двух местах перебитым проводом, и с намертво замотанной синей изолентой крышкой, вообще работал. Когда Ник заматывал её, после того как она неожиданно оторвалась и чуть не убила Фрэнки, он сказал, что изолента должна быть обязательно синей, так как асимметрия - изюминка жизни настоящего Русского.
Итак, кофеварки, естественно, в этом доме не было, а так как Ник кофе пил исключительно нерастворимый, "настоящий", то сейчас он насыпал кофе в огромную железную чашку, залил сверху кипятком и поставил на плиту. В этой же чашке можно было также варить суп, макароны (если повезет), наполнять орехами, чипсами, конфетами и всем, что вообще может подвернуться под руку. Эта вещь была настолько универсальна, что Ник даже не смог придумать ей имя, и называл просто Чашкой.
"Голодный студент" смотрел на часы. Прошла минута. Хороший кофе должен вариться две с половиной минуты. Значит есть время заняться "The сковородой". Яичница к тому моменту приобрела какой-то странный ржавый оттенок... Масло, блин! Ник хлопнул себя по лбу и отчаянно матернулся.
Солнце пронизывало кухню. Окно было открыто настежь, комнату заливал свежий воздух. Только такой и бывает в пол седьмого утра, а именно столько накрякал старый маятник на стене. Вообще, Ник редко просыпался позже шести. Ну может, зимой он вставал в семь, но никак не позже. Он любил спать, любил ложится в теплую постель, укутываться одеялом или наоборот, скидывать его с себя и предаваться ночному ветру… Но он просто не мог спать больше пяти-шести часов в день. Почему? Да он сам не знал. Просто не мог и все.
Сейчас, "голодный студент" сидел на карнизе и уплетал то, что он называл "завтраком", а обычные люди называли... Тем, что сложно описать. По правую его руку стояла чашка с кофе, которая слегка дымилась ароматом бодрости. Хотя Ник абсолютно не нуждался в кофеине и взбадривании, он все равно время от времени потягивал напиток из чашки и удовлетворенно причмокивал губами. Кофе получился отменный. Не знамо как, но Ник все-таки успел снять Чашку с плиты вовремя. После этого он занялся отскребанием яичницы от сковороды. Процесс был бы долгим и интимным, если бы Ник за годы, проведенные с "The сковородой" не научился отдирать самые ужасные остатки пищи. Теперь его сэнсэй явно довольный результатами ученика гордо лежал на столе, выдраенный до блеска.
Кофе и не думал остывать. Железная Чашка, нагретая на плите, могла держать температуру напитка очень долго, как минимум полчаса. Вообще создавалась ощущение, что все вещи в квартире Ника, да и сам он, были как будто созданы друг для друга, ибо вместе они гармонировали и жили, кажется, прекрасной жизнью, хотя каждый из них по отдельности был жутко неудобен и несовременен.
Итак Ник сидел, свесив одну ногу с карниза и наблюдая, как город, будто гигантский муравейник, оживает с приходом утра. Люди уже начали шнырять туда-сюда, куда-то отчаянно спеша, фыркая себе под нос и засыпая на ходу. Солнце уже полноправно властвовало над днем, и улыбалось свысока маленьким человечкам. Ник поймал на лицо луч и улыбнулся в ответ. Он любил солнце. Светлое, теплое, веселое, он не понимал как можно злобно морщиться, при виде такой красоты. Хотя он и не видел его цвета. Ник был редчайшего случая дальтоником, мир для его глаз был черно-серым. Но это ему абсолютно не мешало. Его воображение рисовало ярчайшие краски, создавало новые, совершенно невообразимые цвета, непередаваемые оттенки. Или наоборот, окрашивало мир в хмурые, черно-белые тона, с серыми полутонами и серебряными грозовыми вспышками. Его мозг придавал миру краски, не спрашивая глаза, но Ник всегда видел сущность вещей. Он, например видел настроения людей, рисуя ободки вокруг их тел, он любил снег за то, что хмурым днем воображение превращало его в белую бездушную массу, а в радостный - играло на нем всеми цветами радуги. Писатель всегда видит мир глубже, чем остальные люди, и случай с Ником не был исключением. Все еще улыбаясь и жмурясь солнцу, он медленно вдохнул струйку пара и потянул кофе.
В квартире была еще одна комната, а скорее помещение, куда Ник сейчас и направлялся. Открыв старую, облезлую дверь, он узрел Ванную. Прямо перед ним стоял Унитаз, одна из самых важнейших вещей в доме. Унитаз, или "Трон Великих Дум", представлял собой обычное советское "слив-корыто", но так как от него зависела спокойная жизнь в этой квартире, Ник отдавал старцу должную дань уважения. Рядом с Унитазом уютно расположился Душик, маленький, полудохленький, но освежающий верный друг, в которого можно положиться в трудную минуту. На стене над этим всем делом висело могучее Зерцало, наверное, единственная целая вещь в этом доме. Под ней находилась масенькая раковина, обломанная так, будто кто-то ее надкусил. Ну, на самом деле это так и было, когда Джек споткнулся о незаметный порожек у входа и жахнулся об нее подбородком. Ник уставился на все это и уверенным шагом направился к Унитазу...
Тик, так, кряк. Старые ветхие часы наверное, уже отмеряли свои последние секунды... Тик, так, кряк. Ну да, как бы не так! Они крякали уже лет двадцать и ничего, живы, и еще поживут! Тик, так, кряк. Медный маятник размеренно качался из стороны в сторону, показывая течение времени - медленное, но неустанно бегущее и никогда не прекращающееся. И, как и жизнь, он возвращался в исходное положение, чтобы снова начать сначала свой неугомонный путь... Тик, так, кряк… Ник поцокал языком, сгорбившись в попытке натянуть штаны. Скоро в "Альму Матер" а он еще в трусах. Студент, блин... Наконец постигнув великую тайну заклинившей молнии, Ник был наполовину одет. Попрыгал немного чтобы достать футболку, быстро вывернул ее с изнанки, напялил на себя, одним махом выдул оставшийся кофе и выбежал в общий коридор. Надев беговые кроссовки и захлопнув самозакрывающуюся дверь, Ник вышел на улицу.
Мир налился яркими, эксцентричными красками. Все вокруг сияло оранжевым, небесно-голубым, весенне-зеленым. Иногда вспыхивали желтые и кислотные цвета, но это уже при приближении к метро. Люди ходили самые разные. Хотя сегодня больше всего было зеленых, веселых, с бледно-красными вспышками задорства. Гораздо меньше сегодня было мрачных, серых людей, а если и были, то только пятидесятилетние бизнесмены, вечно хмурые и загруженные черно-серебряными проблемами. Студенты, школьники, старики, все радовались вместе с утром.
Ник не видел цвета кожи, и поэтому удивлялся, когда негров называли черными, азиатов желтыми, а остальных - белыми. Негры, как он отметил, обычно были ярко-голубыми, добрыми, с проблесками зеленого веселья и коричневой мягкости. Азиаты же были в основном бело-красными, с иногда проблескивающими фиолетово-золотыми вспышками. Гордые, пунктуальные, удивительно вежливые и умные. Желтыми же, желчными, язвительными, и черными, ужасно жестокими и злыми, как раз были в основном "белые" люди. Когда Ник о чем-то напряженно думал, размышлял или рассуждал, воображение покорно отступало, и мир представал в сепии, как бы с любовью не желая мешать полету разума. А думал Ник часто и рассудительно. Благо подумать было над чем. Но Ник очень сильно любил погружаться, как сейчас, в бездну цвета и вспышек настроений, и наслаждаться красотой мира...
Ах, как же сладок этот запах, когда открываешь дверь в метро, и в лицо тебе врывается ветер из подземелья! Его даже нельзя ни с чем сравнить, этот букет из запахов железа, резины, мрамора, искр от рельсов и напряженного подземельного воздуха уникален в своей токсичности. Это настоящий запах города, в нем нет и толики природного. Вдохнув полной грудью эту сладкую отраву, Ник спустился в подземелье. Он любил метро, хотя, наверно, в мире не нашлось бы вещи, которая смогла бы его по-настоящему раздражать. На давку и ругательства Ник отвечал улыбкой и тихо говорил: "Добрее нужно быть, добрее". Как ни странно, но эта фраза успокаивала даже самых заведенных: одни из них краснели, осознавая свою вину, другие же просто гордо и угрюмо отворачивались, считая себя пупом земли. В какой-то степени, давка Ника даже веселила и подбадривала.
Он вошел в открывшуюся дверь. Семь утра, вагон был почти пуст. То, что называется ДАВКОЙ начнется не раньше восьми. Метро, естественно, имело столько же недостатков, сколько и преимуществ. Как и жизнь. А вообще, что такое метро, как не жизнь? Ветки - жизненные пути - удачные и не очень, черные и цветные, грустные и счастливые. И ты никогда не знаешь, что счастье впереди, выходишь, делаешь пересадку, а там уже борись как можешь, чтобы вернуться и исправить свой выбор.
Полчаса можно и поспать. Ник равномерно качался из стороны в сторону, держась рукой за верхний поручень. Конечно, он не спал, а лишь погрузился в состояние полудремы, когда уже плохо понимаешь и не анализируешь происходящее вокруг, но в выдуманный мир не окунаешься. Ник стоял, равномерно покачиваясь из стороны в строну. Ту-ту ту-ту... Ту-ту ту-ту...
----альма-матер, альма-матер, ла, ла ла ла-----gaudeamus igitur, uvenes dum suumus----ту-ту, ту-ту...ту-ту, ту-ту...----осторожно, двери закрываюприсч----станция---пнеаитопр ира---ту-ту, ту-ту...ту-ту, ту-ту--представляешь, мы пармеа.....--Охотный ряд---- Охотный ряд?!
- Ядрён батон! - Ник встряхнулся и пулей вылетел из вагона. И все равно, попу чуть подпридавило. Ник усмехнулся и двинулся к эскалатору.
Мир жахнул красками. Резкое пробуждение было похоже на споткнувшегося маляра: море красок и лужа смысла. Сейчас мир притих, и глаза можно было уже не щурить. Люди поуспокоились, и теперь отдавали радостью не так ярко. Они вспоминали о своих проблемах, начинали рассуждать о смысле жизни… в общем, грузились обычными дневными думами.
Ник вышел из метро, обернулся налево.
-Здравствуй, дедушка Кремль! - рассмеялся и двинулся вперед.
При входе в "альму-матер" Ника ждал памятник. Мужик. Сидячий. В пиджаке. "Дедушка Ломоносов" восседал на своем каменном кубе уже много лет, и много лет смотрел на Кремль. Надменно-задумчивое выражение его прищуриных глаз могло говорить только одно: "Эх, какой же я все-таки умный!..".
МГУ имени этого самого Ломоносова, а именно журфак этого самого МГУ, всего год назад принял в свои теплые лапища очередного "голодного студента" - Ника Соловьева, которому просто больше некуда было поступать.
Итак, Ник стоял на пороге самого противоречивого здания самой противоречивой профессии. Часы натикали пол восьмого и журфак был почти пуст, только уборщица время от времени шныряла туда сюда, да и студенты-жаворонки досыпали ночь на скамеечках. Ник хмыкнул, проходя мимо спящих, и начал подъем по футуристической лестнице, один пролет которой равнялся двум пролетам обычным. Какой пьяный садист проектировал подобное издевательство - одному черту было известно. После знакомства с ней многие говорили, что в ад скорее надо будет подниматься и страдать, а в рай слетать по перилам.
И так три этажа чистейшего издевательства привели Ника к доске объявлений. Простояв там минут и пять и поняв, что если новости и есть, то их скорее всего никто не вывесил в столь ранний час, Ник стукнул себя по лбу. Развернулся и спустился вниз, на первый этаж, к аудитории. Усевшись на перила, Ник устремился глазами в начало лестницы.
Прошло минут пятнадцать, и народ начинал медленно появляться. Студенты… Сонные, голодные, зевающие во всю ширину рта, непричесанные, со слипающимися красными глазами после воскресенья, с ничего не соображающими головами были ярким примером общей картины института в понедельник утром. Ник не знал бессонницы и недосыпа, по этому казался как-то уж чересчур живым в этом сонном царстве. Полудохлые студенты мухами влетали по лестнице к аудитории, и падали на скамейки с таким стоном, будто у них в боку торчит нож. И тут в дверях появился ОН. Ярко-красные растрепанные волосы, глаза сумасшедшего, зеленый помятый пиджак, желтые брюки, черно-белые туфли для степа, и неисчезающая безумная улыбка. В дверях журфака появился Фрэнки, наверное, самый эксцентричный, энергичный и эмоциональный человек во всем МГУ. Фрэнки - генератор идей и творец мыслей, псих по натуре и брат по разуму, являлся лучшим другом Ника, его братом на века. Именно ему принадлежала идея очистить "кофечайник" от накипи колой (за что он чуть не поплатился жизнью), это он нашел для Ника ту самую квартирку, это он давал многие новые мысли для его книги, это он подкидывал друзьям головоломки, загадки, темы для размышления, и т.д. и т.п. Хоть Ник и не мог видеть всю футуристичность и весь сюрреализм одежды Фрэнки, оттенок его характера был вихрем цвета, ураганом красок и брызгами жизнерадостности: цвет его настроения было невозможно описать, его можно было только увидеть. Через плечо у Фрэнки висел его любимый саксофон, с которым он никогда не расставался. Из всей музыки, существовавшей на свете, Фрэнки больше всего любил джаз, соул, фанк и вообще все, что было связано с саксофоном. Импровизация была его коньком. Он мог придумать на ходу все, от стихотворения в два четверостишья до такого рассказа, что хоть сейчас публикуй. Однако, Фрэнки имел недостаток, хоть и не мешающей его творческой гениальности, но очень обидный для его друзей. Его память была подобна ситу: ни один рассказ, ни одно свое стихотворение и ни одну мелодию Фрэнки не мог повторить. Стихи и рассказы он не помнил вообще, а мелодия хоть и продолжала звучать в его голове ритмом, воспроизвести он её мог только придавая ей новую форму, новый задний фон, новое вступление и новую концовку. В общем, Фрэнки был оригинален и неповторим до безобразия, до неприличия, до невозможности… Но за это его все и любили. День удался, если ты провел его с Фрэнки - Сорвиголовой.
Итак, к Нику поднималось цветастое эксцентричное черт знает что. Оно буквально влетело по лестнице, и с радостным вскриком потрепало друга по полуседой голове... И тут же заключило в убийственные объятия. И все-таки он слишком сильно сжал Ника и тот сдавленно кашлянул. Фрэнки поняв, что переборщил, мигом отпустил друга. Ник едва заметно побледнел и ему пришлось сесть, чтобы не свалится на пол. Но через пятнадцать секунд он был уже на ногах и с улыбкой успокаивал разволновавшегося Фрэнки.
- Неужели еще не прошло?..
- И никогда не пройдет, - Ник хмыкнул, - но ты не волнуйся, просто попридержи свои клешни для врагов, - Франки рассмеялся. И тут, в нем вдруг произошла перемена. Лицо успокоилось, взгляд взвился в никуда… губы чуть-чуть дернулись в улыбке и застыли. Вихрь эмоций вокруг его тела вспыхнул и замедлился. Вокруг Фрэнки теперь плавно вращалось небесного цвета облако, опоясанное зеленой спиралью. Фрэнки начал ритмично кивать головой, все еще не убирая задумчивую восторженность с лица. Ник знал, что сейчас произойдет. Фрэнки плавно взял в руки саксофон. Секунду простоял, приставив его к губам. Колени его начали покачивать тело из стороны в сторону. Фрэнки закрыл глаза… впился губами в саксофон... и мелодия потекла… Она струилась спокойной речкой, выходя из его души, и окатывала потоком всех рядом стоящих… Журфак затих… Мелодия Фрэнки заливалась в сердца людей, успокаивая их… Легкий джаз струился по коридорам… Люди закрыли глаза, и сами того не осознавая начали покачиваться в такт ритму….… Мягкий свет заполнял их сердца, утренний солнечный зайчик мягко терся об их щеки….… весенняя капель падала на едва высунувшуюся из-под снега траву, и разлеталась тысячью брызг, которые тут же превращались в стеклянные льдинки...… запел соловей, приветствуя рассвет и бутон, медленно набухавший, чуть – чуть приоткрылся, и из него высунулся маленький букет изумрудных листиков…… одиноко торча посредине огромного снежного поля, окруженного пушистыми елями в белых шубах, распустилась темно-бордовая роза…… ветер еле слышно шевелил листья…шуршал ими…непонятного цвета котенок терся об ногу, закрыв глазки, и мурлыкал от удовольствия… …небо окрасилось в фиолетовый цвет и плавно всплыло северное сияние…… волны шли по небу, играя на нем как на рояле... где-то вдалеке зажглась свечка, и тихо, незаметно, заполнила теплом вечернюю комнату, освещенную лунным светом… небо было чисто и безоблачно, на него белой краской высыпались тысячи звезд, мерцающих во тьме… и тут они начали срываться с неба и плавно падать вниз… и вот это уже не звезды, а пушистые снежинки, кружащие вальс над дорогой…….голубая волна окатила белоснежной пеной песчаный берег… взгляд взвился в небо и вот ветер уже ласкает щеки, ты летишь с закрытыми глазами все выше и выше к солнцу…. всплеск золотых брызг… и в свете их джазмен, тянущий последнюю ноту на своем волшебном инструменте….
Тишина… Люди застыли, не совсем понимая, что произошло… Три секунды они стояли с закрытыми глазами и счастливыми лицами, улыбаясь неведомо чему… и наконец открыв их увидели, что Фрэнки опустил свой саксофон… Мгновенье и взбрызг аплодисментов, одобрительных криков, свиста, радости и смеха. Фрэнки, растянув улыбку до ушей, искренне поклонился до самого пола. «Гений,»- мелькнула мысль в голове у Ника…
Утренняя лекция... Машина для пытки неокрепшего ума... Хоть Ник спать и не хотел, это ему не слишком помогало, ибо голова трещала как поезд Сталинских времен... Тяжело пыхнув себе под нос, Ник слушал… слушал, слушал, слушал… Мозг к концу дня начнет скрипеть… Но пока обезумевшими глазами он смотрел на черно-серого лектора и вовсю напряг уши, стараясь не пропустить не единого слова. Вскинул голову вверх, поднял руки и громко хрустнул пальцами, разминая их. Лектор тем временем продолжал свою утреннюю проповедь. Ник подумал, что пару предложений можно и пропустить, и выгнув спину, хрустом окатившую аудиторию, оглянулся по сторонам. Бедный Фрэнки! Сосредоточенно пыхтя над конспектом он склонил свою голову к самому листу, носом почти упираясь в буквы. Со своей дырявой памятью он не мог запомнить ни единого слова... Приходилось записывать абсолютно все...
В аудитории Ника больше всего раздражало отсутствие окон, воздуха, пространства. Он сидел здесь, как в камере, как в темнице… как в реанимации… Ник дернулся, очнувшись, понял, что потерял минут пять, хлопнул себя по лбу, и начал опять сосредоточенно слушать…
- Мать моя женщина(!)...
- Да ладно?! - Ник рассмеялся.
Фрэнки вышел потным, запыхавшемся, растрепанным, как трехлетняя зубная щетка. Глаза его вконец обезумели. «Кофе», - лишь только прошептал он, взглянув исподтишка на Ника. «Поддерживаю!», - только и мог ответить тот с широкой улыбкой.
Чуть позже, Фрэнки, потягивая двадцатирублевый капучино из пластикового стаканчика, вдруг застыл. Тихо сидя за столиком, Фрэнки вдруг задумался, взгляд устремился в никуда.
- Ник…- начал он не торопясь, - а что если всего этого не существует?..
Ник опешил.
- Чего не существует?
- Ничего… Вдруг все это, - он обвел рукой окружающее пространство, - всего лишь сон?.. Мой или твой, или вон того вот парня, или той девушки?.. Что если кто-то из нас лежит далеко-далеко на мягкой перине, и все это лишь игра воображения?..
Ник задумался. Фрэнки тем временем чуть отодвинул стул, сел на него полубоком, облокотился на стол, держа в руке стакан с кофе. Взгляд его уже боле не принадлежал этому миру, руки приготовились жестикулировать…
- Вот, представь, Ник, что если, например, Раскольников, на самом деле существовал?.. Что если он считал себя таким же живым, как считаем сейчас мы с тобой? Что если ему и в голову не могло прийти, что он строчки бумаги и чернил?.. Что если он ЖИЛ, Ник?.. Жил, в воображении Достоевского?.. Что если Достоевский так сильно его обдумывал, каждый день, пытаясь создать живого человека, что в каком-нибудь далеком, там, не знаю, параллельном мире не родился Раскольников? И вот уже Достоевский не создает, а изучает его, пытается его понять? Что если строчки романа уже не текут по задумке, а просто приходят слету в голову, как будто это на самом деле происходит, и ты уже не в силах противостоять? – Фрэнки замолчал... – И что если Бог, на самом деле писатель, который просто пишет роман о нас, Ник?.. Что если весь мир, весь наш мир, на самом деле просто чернила и бумага?.. Или биты и текст?.. И мы живем лишь в воображении Автора?.. И что если мы, люди, считаем себя хозяевами природы, а на самом деле, стоит писателю черкануть пару строк, и крышка нам всем?.. Или мы вообще, может быть, и не люди даже… – Фрэнки снова задумался. - Мало того, может людей вообще не существует?.. Может этот автор на самом деле какой-нибудь кальмар головоногий с планеты Бибуль Семь просто писатель-фантаст? И пишет всего лишь второсортный романишко для захудалой печати?.. Но сам того не зная, действительно создает другой мир?.. А, Ник? А что если так?..
Молчание воцарилось в столовой. Оказывается, Фрэнки слышал не только Ник. Да что уж говорить, Фрэнки слышали все! Молчание длилось минуты три. Фрэнки, довольный собой, допил кофе. И тут, наконец, Ник заговорил.
- Хы, - сказал он тихо-тихо.
- Что, хы? – Фрэнки ухмыльнулся.
- Ты самый психованный псих из всех моих знакомых-маньяков.
Фрэнки рассмеялся.
- Да, ты прав, – улыбнулся и потрепал друга по седой голове.
К началу второй пары студенты уже большинством своим проснулись, многие под воздействием саксофона Фрэнки, и хотя желтоватый оттенок кожи еще не исчез, теперь они больше напоминали людей, чем в семь утра. Фрэнки закинул руки за голову и громко чмокнул губами.
- Кофе тут отменный!
- Не согласен! Кофечайник готовит намного лучше!
Фржнки скислил рожу и косо глянул на друга.
- Ну да, с кофечайником ничего не сравнится! Пластмассовый гуру прям!
Ник рассмеялся.
- Он тебе еще отомстит, Фрэнки! В прошлый раз ему не удалось тебя убить, но обида затаилась в его черном сердце...- Ник скорчил страшное лицо и занес руки над Фрэнки, будто собираясь его схватить. Тот попытался его оттолкнуть, панически размахивая руками.
- Да иди ты на хрен! Я жить хочу, блин! - оба расхохотались. Ник прослезился. Вытирая глаза, рука прошлась по шрамам. Лицо приняло задумчивое выражение. Он едва слышно хмыкнул, рука гладила жесткую кожу.
- Студенты, а ведем себя как маленькие дети...
Фрэнки закинул руки за голову.
- Ну и что? Лечится предлагаешь?
Ник хмыкнул.
- Ну ладно, пора бы уже в аудиторию, лентяй, - Фрэнки громко ойкнул и немедленно притворился трупом. – Давай - давай, не отлынивай! А то напущу на тебя кофечайник!
Фрэнки панически заверещал.
- Ну ладно, ладно, иду, только не подпускай меня к этой адской машине!
Ник расхохотался, хлопнув друга по спине.
- Блин, я тебя обожаю!
- Хм, может брать деньги за общение со мной?
- Эй - эй! Давай не задавайся! - Ник улыбался. - Двигайся лентяй!
- Ну ладно, ладно! - Фрэнки, кряхтя как девяностолетний или как трехстакилограмовый, с кислой миной на лице медленно двинулся к аудитории. Ник рассмеялся. "Господи, как же я тебя обожаю!.." - мысль пронеслась в голове.
"Сон разума - полет сознания". Рука сама выписала строчки. Ник задумался. Он сидел на второй паре и опять позволил себе слабость отвлечься. Сон разума - полет сознания. День, когда он пришел в сознание, в больнице праздновали. Ник хмыкнул, отклонился на спинку скамьи, завел руки за голову и устремил взгляд в космос.
Муть перед глазами. Снова темнота. Он пару раз поморгал. Картинка стала четче. Белый потолок с лампами. Негорящими лампами. Значит, сейчас день. Черт, что случилось? Ник сделал усилие и сел. Осмотрелся. Белые кровати, серые стены... Больница?.. Что?.. В окно светило солнце. Ярко-ярко. Ник зажмурился и насладился теплом. И тут заметил парня, сидящего на карнизе. Парень был в одних трусах, так что его почти болезненная худоба била в лицо не хуже солнца. Он смотрел на улицу с таким выражением лица, будто только что проглотил кусок лимона. Время от времени он попыхивал свою дымящую сигарету. Вообще, мимика его была уникальна: губы свернулись морским узлом, нос подергивался, будто внюхиваясь в воздух, левый глаз был прищурен, правый полностью открыт и при этом правая же бровь взметнулась так сильно вверх, что ее можно было спутать с прядью серых (хотя нет, скорее грязных) волос. Когда же парень выдыхал дым, он сворачивал рот трубочкой при этом вытягиваяая губы так, что рот становился похож на вантуз. Тогда его правая бровь опускалась вниз к левой и на его лбу появлялись рвы. Глаза косились к носу и с величайшем сосредоточением смотрели на струйку никотина, медленно выходившую из легких. Когда же весь дым выходил, он широко улыбался, явно довольный собой, и с величайшим удовлетворением расслаблялся и как бы растекался по карнизу.
- Здаров! - приветливо вскрикнул Ник. Парень вздрогнул, выпучил глаза, поскользнулся, панически замахал руками и ногами, кувыркнулся, и с грохотом свалился на пол. Тут же вскочил и обезумевшим взглядом уставился на Ника...
Ник хмыкнул. Джек. Уникальная личность. Тому, кто мог выдавить из него хотя бы один членораздельный звук можно было давать медаль: он мог молчать неделями! Лично Ник мог выжить из него одно слово (или даже фразу!) за встречу. Большее было под силам лишь Беку. Так, он вообще на паре сидит или как? Ник очнулся, осмотрелся по сторонам, понял, что потерял минут десять, стукнул себя по лбу и попытался снова вникнуть в слова лектора...
- Фууухты, караганда заморская...
- Чего? - Ник рассмеялся.
Переминаясь с ноги на ногу, Фрэнки напоминал разноцветного пингвина. Пытаясь размять все свои кости, он выгибался как только можно: два часа в одной позе его ужасно утомляли. Как он однажды сказал, сидеть за партой - ужасная вещь, хуже может быть только работа контролером или писателем в Советское время.
Сейчас они вышли на улицу к дедушке Ломоносову. Ник сидел по-турецки на земле и теребил свои джинсы, рваные не от моды а от старости. Он любил так сидеть на зеленой травке. Белая футболка была вся в зеленых пятнах. Так как денег на порошок обычно в доме не находилось, его футболка оставалась нестиранной, но зато, с "интересненьким оттеночком", как говорил Фрэнки. Ник как-то не особо беспокоился насчет ее нестиранности, он все равно не видел ее цвета.
- Фрэээнки! - затянул Ник закрыв глаза.
- Чо, брат? - улыбнулся тот.
- Хороший выдался денек, а? - Ник закинул руки за голову и упал на траву. Фрэнки улыбнулся и протянул руки к саксофону.
- Да, брат, - вдохнул и затянул ноту.
Эта мелодия была совсем не похожа на ту, которую он играл в институте.
Закрыв глаза, Ник не видел образов: мелодия дополняла звуки дневного города. Фырканье машин, ругань людей, оживление студентов. Светящее солнце. Голубое небо с маленькими беленькими барашками облачков. Пробка. Бизнесмены с кейсами. Ник открыл глаза. Да, вот оно, голубое небо. Красивое... Так и не задумываешься над этим, пока не посмотришь. И солнышко светлое. Хорошо...
(5)
