Солнце мирно клонилось к вечеру. Как обычно медленно, как только и бывает в это время года. Работы сегодня было не пыльно много, понедельник все-таки. В общем, в фастфуде творилось то, что называется прекрасным русским словом - халява.
Тем не менее, Бек, призадумавшись над словами Джека, помолчал примерно минут десять и таки внутренне согласившись с ним, решил сменить тему. Ника смешил тот факт, что молчаливый ямаец мог одним словом сбить с "обездоленного верблюда" (как однажды лестно выразился о нем Фрэнки) всю спесь. Поразительное свойство удивительного человека. Джек был себе на уме.
У Бека Гавриловича рода Болконских была одна запоминающаяся привычка. Когда он уходил в задумчивость и его высокий лоб покрывался глубокими рвами морщин, а скуластость лица становилась особенно заметна, он брал в рот зубочистку. Просто пихал ее в зубы и жевал, перемещая из одного уголка рта в другой. При этом у него появлялся такой зубосверкательный оскал, что со стороны казалось, будто он сейчас сорвется и кого-нибудь скушает. Зубочистка была настолько неотъемлемой частью его мысли, что он даже таскал с собой упаковку оных.
Впервые приметив эту привычку, Фрэнки отпустил шуточку, что мол, "у рода Болконских все мысли только о чистке зубов", на что Бек насмешливо сморщился и ответил - "А у семьи Брэнеров все мысли только о роде Болконских", на что Фрэнки надулся волынкой и не нашелся, что ответить.
Тем временем, пожевывая зубочистку и принимая заказы, Бек Гаврилович Иванов вдруг встрепенулся, как то странно поменял цвет на какой-то бледно красноватый с зеленцой, как-то замялся, почесал затылок и, уже окончательно смутившись и поалев, повернулся к Нику.
- Эм... Ник...
- Хы, что? - Ник улыбался. Он знал, что сейчас спросит Бек.
- А как там... Лена?..
Это было не так давно, как казалось.
- Тем временем, - парировал Фрэнки, - ты, наш уважаемый "рода Болконских", сам буржуй ничуть не меньше их, и сам сидишь на золотом горшке и сосешь пачку долларов!
Бек сверкнул взглядом и злобно скривил губы.
- Меня бесит вкус этой пачки, но если бы я дал ее тебе, ты бы сразу отравился. Чтобы деньги не завладели разумом и чувствами, надо уметь с ними бороться. Вот меня обвиняют во всех смертных грехах, а из-за чего? Из зависти только, что я богач, что я могу позволить себе этот золотой горшок и денежную соску. Правду говорю? - Бек метнул взглядом в сторону слушателей. Они тут же потупили глаза. - Ха! Согласны! Вижу! Но знаешь, в чем парадокс? - он снова метнулся к Фрэнки. Тот стоял как ни в чем не бывало, скрестив руки и ухмыляясь. - Парадокс в том, что я в гробу видал свое наследство, а все за него готовы в этот самый гроб лечь! Вот так-то! У кого есть, тому не надо, а у кого нет, тому невмоготу! Что на это скажете, господин Брэнер?
- Я скажу, что вы уходте от темы, - улыбнулся Фрэнки. Бек отшатнулся. Патетическая речь не сработала. Ник усмехнулся и подумал: "Нда. Фрэнки так просто не возьмешь. Что вы на это скажете, господин Болконский?". Бек тем временем взял себя в руки и открыл рот, чтобы ответить.
- Привет, а чёй-то тут такое происходит интересное?
Ник обернулся.
- Ленка!
Да, более харизматичной личности чем Ленка Воробьева представить себе было сложно. Росту маленького, да шустрая. Вечно зеленая. Хоть Ник пару раз и видел проблески синевы, но все равно Ленкина зелень затмевала все вокруг. Её любимое занятие, а именно утренние кроссы по крышам, не раз доводило окрестных бабушек до исступления. Веселое отношение к жизни помогало ей справляться буквально со всеми проблемами... хотя, наверное самой большой проблемой в ее жизни был случай, когда она, перелезая через забор, зацепилась штаниной за гвоздь и в итоге разгуливать до дома ей пришлось в желто-голубеньких труселях в сердечко. Наверное, она была самым добрым человечком на этой планете никогда не горевшим и всегда готовым помочь.
- Происходит, так сказать, батл.
Лена засмеялась.
- Привет Фрэнки!
- Ееей, Ленка! - он раскрыл руки для обнимки. Бек стремительно развернулся... и онемел. Такое же выражение лица было бы у него если б он, к примеру, налетел на столб или увидел Сталина, читающего рэп. Он побелел. Потом начал смущатся. Потом по нему расплылась красная краска. Потом он поднял правую руку и нерешительно почесал затылок. Вихрь вокруг его тела заколыхался с невероятной скоростью и вспыхнул огненно-красной молнией.
- Привет, я Лена, - она улыбалась, но при виде Бека взгляд стал каким-то рассеянным.
- А я... Бек... - "Иванов рода Болконских" - тихо шепнул Фрэнки, усмехнувшись. - Просто Бек... - взгляд его смущенно опустился. Потом он снова поднял голову, посмотрел Ленке в глаза и, так и не отнимая руку от затылка, улыбнулся так, как никогда раньше не улыбался.
Ник хохотнул. Бек раскраснелся еще больше.
- Что?! - воскликнул он обиженно.
- Нормально все, - Ник хлопнул друга по плечу. - Эх ты, чудо-юдо. Вы же поссорились, так?
Бек замялся.
- Я буду просить прощения сегодня...
- Правда?
- Правда...
- Точно?
- Да, точно, черт возьми, проехали! Что по десять раз переспрашивать, или с первого раза, блин, не ясно, дьявол тебе в оглоблю?! Как жираф тупорылый, честное, блин, слово!.. Чего желаете?
Ник хмыкнул. Нервничает.
Из всех праздников, издревле празднуемых на Руси самым любимым и частоотмечаемым является Конец Рабочего Дня. Наверное, все русские без исключения с удовольствием празднуют его и считают законным предлогом для того, чтобы выпить. Говорят что истинный русский - пьяный русский. Так это или нет, никто не знает, но например, в баре отца Фрэнки висело живое доказательство русскому пьяному дебоширству. Это была лампа-люстра а-ля торшер, напоминавшая НЛО. Крепилась она к проводу, тянувшегося с потолка, но при этом само НЛО болталось ближе к полу. Провод был растянут пьяным дядей Мишей, редкостного веса мужиком с истинно русской творческой стороной. Со спины его можно было легко спутать с валуном, а спереди - с кабаном. Тем не менее, будучи веселым человечком, любящим «поприкалываться», он тогда решил устроить «веселые качельки». Нда. Накачался и покачался, так сказать.
Итак, близился Конец Рабочего Дня, и Ник, Джек и Бек высыпали на улицу. Джек с наслаждением вдохнул свежего воздуха. Потом достал сигарету и с неменьшим наслаждением раскурил. Бек косо глянул на него. Курения он не одобрял. Джек не обращал внимания. Затянулся снова. Бек смотрел все кислее и кислее. И тут Джек резко повернулся и со всей силы высунул язык, скосив глаза. Бека дернуло, он крякнул и попытался принять невозмутимую мину. Джек хитро улыбнулся, довольный результатом и снова раскурился. Ник хохотнул. Они двинулись вперед.
- Ну так что, Бек, ты принимаешь приглашение Фрэнки?
Бек фыркнул.
- Лена придет?
- Придет, придет.
Бек снова фыркнул.
- Хорошо, пожалую я на вашу попойку.
Джек поднял бровь. Ник улыбнулся. Они все пили не больше двух стаканов за вечер.
- Чья бы корова мычала. Вся наша история строится на пьянках. Некоторые даже видят в этом русский смысл жизни.
Ника резко дернуло назад. Он обернулся. Бек схватил его за руку и прижал ее к себе, придвигая Ника ближе. Его ноздри раздулись. Грудь вздымалась в тяжелом дыхании. Взгляд терял человеческий блеск, затмеваясь бешенством. Он все сильнее сжимал запястье Ника.
- Хочешь, я расскажу тебе один занимательный анекдот на эту тему?- проговорил он тихо и медленно, как человек, готовый в любую секунду взорваться. Ник кивнул. Бек придвинул его чуть ближе.
Взгляд пылал.
- Был у нас один сосед, с говорящей фамилией Козлов. Порядочный был вроде человек, вроде работал, вроде жену любил, вроде сына воспитал. Был у него только недостаток – выпить любил. Сначала пил немного. По чуть-чуть. Так, по рюмке перед сном. Потом подсадил на это дело жену, и они стали пить больше, так, по бутылке на двоих. Потом по две. Потом по три… Жена умерла быстро, слегла с цейрозом печени и через две недельки скончалась на больничной койке. Хоронить он ее не стал, на водку экономил. И так, пить стало не с кем. И знаешь, что он сделал? – Бек дернул Ника ближе. Глаза, казалось, краснели. – Он подсадил на это сына! А?! Как тебе?! Вскоре они перестали платить за квартиру, все деньги уходили на водку. Работу он давно бросил, а сын, естественно, в институте не появлялся. Когда их отключили от всех современных удобств, они стали разводить костры (да, в квартире) чтобы согреется и приготовить себе пожрать. И пили, пили, пили! Что случилось с сыном никто не знает, просто однажды утром Козлов пил уже один, хотя вечером сидел еще с Митькой. А когда его спросили, где сын, он лишь промямлил: «Какой сын?..». А?! Как тебе это?! А знаешь, что потом?! Не знаешь?! Так я тебе расскажу! Потом он вдруг изъявил желание продать квартиру. Зачем, спрашивается? Ответ очевиден! «Пропью», черт возьми! «Пропью»! А?! Что ты об этом скажешь?! Как тебе «истинно русский характер»?! Намеренно лишить себя жилья и пропить выручку! Да еще и заранее планировать это, и говорить! – на последних словах Бек уже кричал. Взгляд его стрелял злостью и отвращением. Он тяжело дышал, едва сдерживая бешеный оскал.
- И это, ЭТО по-твоему смысл жизни?!
Кто-то мягко сжал его плечо.
- Смысл жизни есть поиск смысла жизни. Успокойся.
За спиной дворянина возвышался спокойный Джек. Три секунды, и Бек разжал Никово запястье.
Вскоре, пути друзей разошлись, как расходятся дороги в сказках.
Джек Мартинс двинулся налево, в свою тихую обитель, где собирался ничего не делать, халявить, бездельничать и заниматься прочими важными и неотложными делами.
Бек Гаврилович Иванов рода Болконских отправился направо, в трехэтажную домину-особняк своего батюшки-отца, подбирать слова, настраивать скрипку и ругаться с горничной бабой Клавой.
Ну а Ник Фомич Соловьев направился прямиком в известную нам квартирку, как ни странно, вкушать плоды своего холодильника.
Они обусловились встретится после заката в Luci & Tom’s, баре отца Фрэнки Джеферевича, который находился в одной из уникальных темных заброшенных московских подворотен, которые ни с того ни с сего оказываются в удивительной близости от центра.
Дом Ника представлял собой одну из тех прекрасных сталинских восьмиэтажек – с типичными красивыми балконами, интересными фасадами и осыпающимися углами. Вход в подъезд и семь пролетов привели Ника к двери. Он порыскал в карманных в поисках ключей. Безуспешно... Он громко чертыхнулся, хлопнул себя по лбу, и позвонил в соседнюю квартиру.
Через десять секунд после неравномерного шарканья, дверь отворилась, и на пороге встала Советская Женщина. С веником. Такую женщину можно встретить если позвонить наугад в любую дверь любой российской пятиэтажки. Небогатая, но и не бедная, не молодая, но и не старая, горбатая, но не сильно, ворчливая, но добрая, безработная, но мать троих детей она 10% своей жизни проводила в постели, 30 дома, и 60 в очередях.
Постояв немного перед женщиной и вдоволь налюбовавшись ее особенный небесным оттенком доброты, Ник робко заговорил.
- Здрастье, тет Люд…
- Привет, Николашка. Что тебе?
- А я… это… Можно воспользоваться вашим балконом?
Тетя вздохнула, положила руки в боки, убрав веник за спину, улыбнулась.
- Опять ключи забыл?
Ник виновато кивнул.
- Ладно, иди уж, горе мое луковое, - Ник снова кивнул и робко вошел.
- Люд! Кто там? – из комнаты, переорав телевизор раздался басовый рёв.
- Здрастье, дядь Вась.
- А, Соловьев, ты чтоль? Ключи забыл?
- Да, дядь Вась.
- Дурачина! Вот я в твое время…
- Все уже слышали сотню раз что ты там в свое время, по дому лучше б помог! – тетя Люда замахнулась веником.
- Кто?.. Я?..- дядя Вася воодушевленно приподнялся на кресле. - Да я!.. Да я в его время!.. Эх… - и снова обмяк.
Нда. Советский Мужчина. Такого можно встретить если позвонить наугад в любую дверь любой российской пятиэтажки. 10% жизни он проводил в постели, 60 на работе, и 30 перед телевизором.
Голодный студент тем временем выбрался на балкон и прыгал, пытаясь уцепится за карниз. Росточком не вышел, придется попотеть.
- Постой, Николаш, зачем спешишь, хоть блинков поешь, во, целую гору напекла!
Вообще-то Ник торопился как раз из-за этого душащего его запаха блинов, сглотнул слюну и промямлил твердое:
- Нет. Но для Сашки сберегите пожалуйста, он с утра не откажется.
- Ну как хочешь, Николаш.
- Спасибо большое, тет Люд! – Ник допрыгнул. Подтянулся. И в который раз пожалев что он не Карлсон, пополз к серединке крыши.
- А что, Соловьев ушел ужо? – услышал он вдоконку.
- «Ужо»? Да, «ужО улЯпЯтАл толькА ШтО», грамотей.
Ник засмеялся. Что ж, хоть блинов и хотелось, и живот уже опять пел арии, их лучше сберечь братцу-Сашке на утро, а то аппетит у него чуть не хлеще Никовского. Бездонная бочка с челюстями. Хы)
Наконец Ник сделал окончательный подтяг, уцепился, крякнул и вылез на серединку. Что говорить, а крыша была треугольна и красива, даром что ноги скользили, намереваясь отправить вниз, к праотцам. Хоть Ник и ругал себя за то, что забыл ключи, он был рад оказаться здесь. Мысль о том, чтобы в квартиру не спускаться, а сразу идти за Ленкой не замедлила влететь. Пораскинув мозгами, он принял решение, развернулся, чуток поскользнулся, и взял курс в сторону ее квартиры. Оставалось надеятся, что она все-таки вышла погулять, а то на ее балкон нельзя было влезть так же беспрепятственно, как на Ников и теть Людин. Он прошагал шагов десять, балансируя на серединке черепицы, пока не дошел до столбика (просто столбика, железного, крепкого, торчащего, ничего не значащего: никто не знает и никогда не знал и наверно не узнает зачем, почему или кто его сюда поставил, и что за мысли были у него в этот момент в голове). Ухватился. Оглянулся. Солнце заходило. Ник зажмурился. Раскинул руки крестом, как бы обнимая светило. Глубоко вдохнул вечерний дурман.
«Красота…»
«Небо течет… Тихо, спокойно, размеренно. Скажите, не течет. Да нет, течет. Просто медленно очень, не чувствуется. Да… Кажется, не двигается ничего, лежишь, плывешь, дышишь… Блин, как же хорошо дышать! Вкусно!.. Господи, как же хорошо жить!».
Именно так думал Ник Соловьев где-то через час после того, как пришел в сознание после комы. Он завел руки за голову и прилег на жестковатую больничную койку. Сейчас она казалась ему самой мягкой периной на свете. Вдохнул вечерний дурман. «Да. Жить хорошо!»
Девчушку с матерью он таки сумел вытащил из пожара, они, как ни странно, отделались парой ожогов. Ник улыбнулся. Это ему сказал толькочтоушедший врач. Еще сказал, ногу спасли, но зажить ей еще только предстоит. Ник почесал гипс на левой ноге. Ну ладно, попрыгаем на костылях. Еще сказал, дымом передышался, кашель останется на всю жизнь. Ну ничего, зато дышать можно. Еще сказал, ожоги третьей степени есть ожоги третьей степени, никуда не денутся. Ну ладно, авось, и до этого не красавец был. Ник улыбался во весь рот и вдыхал дурманящий воздух.
- Жизнь это вдох! – рассмеялся. - Да! Жизнь это вдох! - и улыбнулся.
Улыбнулся, и поскользнулся.
- Ааа! – крякнул, упал на пузо, но успел уцепиться за столбик. Поднялся. Три секунды отдышался и… врезал себе по лбу.
- Дурак!
- Эм… ты чего себя колотишь?
Он обернулся.
- Ленка!
Она мягко улыбнулась.
- А ты кого-то еще ожидал увидеть?
Они обнялись.
Полчаса разговоров и они замолчали. Город гас. Тух, как свечка. Таял и растворялся. Это самое интересное время суток, когда город начинает раздеваться, оголяя свою красоту. Скоро все будет видно – любой огонек за несколько километров будет весело подмигивать, создавая единую картину света и цвета. Да. На город нужно любоваться ночью, когда темнота закрывают всю пыль, всю грязь, весь мусор улиц, и включается пьянящий неон, размеренно освещая скелет зданий и душу города. Странно, но городской ночью, какой бы она не была шумной, создается иллюзия покоя. Наверное из-за воздуха. Чистый дурман ночи, мягкий, пьянящий аромат улиц. Вдохнешь полной грудью и как будто пьешь, как будто очищаешься из родника.
Да. Ник любил город. Его манящие огни, его тени, его скрытую прелесть и изящество. Он научился находить эту красоту уже давно, но по-настоящему понял ее, когда осознал, что такое жизнь. Когда полюбил ее каждое мгновение, каждый поворотик, каждую загогулинку и каждый оттенок настроений каждого человека на этом свете.
Вот так вот. А говорили, шрамы и кома ничего хорошего не приносят. Ошибались.
- Красота… - прошептала Ленка.
- И не говори.
Слева от двери бара, а так же дома Джефери Брэнера Luci & Tom’s, прямо под красной неоновой вывеской висела медная табличка:
Памяти родителей Николая Соловьева, заживо
сгоревших при пожаре в их квартире
31 декабря 1999. Любим, помним, скорбим.
Да. Пожар унес жизни его родителей, Фомы Николаевича и Людмилы Михеевны Соловьевых. Брэнеры звали их Том и Люси, и любили их как родных. Когда Ник в свои двенадцать лет поседел от пережитого страха и остался один со своим годовалым братом Сашей на руках, Брэнеры приютили их как родных сыновей. Стыдясь за приношение неудобств семье (как казалось Нику), в тринадцать лет он начал сам зарабатывать на жизнь. Вскоре, Фрэнки подыскал квартирку, которую Ник смог бы оплачивать на скудную зарплату, и где он смог бы жить с Сашкой. Голодный студент хотел обосноваться там с братцем, но Бренеры сказали что малыш их совершенно не отягощает, и они всегда хотели иметь младшенького. Они предложили и Нику жить дальше, но он посчитав это слишком наглым все же обосновался в квартирке.
А два года назад, гуляя по улицам, он увидел горящее здание. Краем уха услышав от какого-то паренька, что там находятся его мать с сестрой Ник не задумываясь ринулся в огонь. За время, пока он их искал, завалило выход. Ему пришлось выбивать дверь квартиры на первом этаже, а затем разбивать окно. Передав через него мать с девчушкой в руки пожарных, он не успел вылезти сам. С треском рухнула горящая балка и раздробила левую ногу.
Впервые приковыляв на костылях к радостным друзьям (в реанимацию пускали лишь родственников) он присоеденился к пирушке по случаю его выздоровления.
- Мы думали ты умер, - сказал тогда Бек. Ник рассмеялся.
- Нет, братцы. Ника Соловьева так просто не убьешь!
Сашка уже заснул. Все-таки напросился в гости. Ник хмыкнул. Во всем хочет быть похожим на меня. Естественно он уступил братцу кровать, а сам разлегся на полу перед окном, упершись головой в Шйтан-Ящик. В телик. Он, не работал, но на нем можно было сидеть. Или есть. Ник вспоминал сегодняшний день с улыбкой.
В баре, под джаз Фрэнки, Бек извинился перед Ленкой. Она расцеловала его. Да, все знали что заломленной гордости рода Болконских очень сложно выдавить из себя слова прощения. Джек пару раз упал со стула, празднуя примирение опрокидыванием стопок ямайского рома. Дальше Фрэнки ни с того ни с сего вытащил Бека на сцену и заставил отплясывать джигу. Поглядывая на Ленку и добро улыбаясь он не пал дураком и сплясал как мастер. Сегодня, он веселился вместе со всеми. Сейчас, он был кроток, мягок, и добр. Сейчас рядом была она. Далее проследовал шикарнейший дуэт саксофона и скрипки, от которого Джек так заслушался, что перевалился через барную стойку, снеся ногой пару полочек.
Взяв у Ленки запасные ключи от квартирки, Ник с Сашкой вернулись домой после часу ночи. Оказалось, Ник отставил открытым окно. Ну и ладно. Он улыбнулся. Все равно воровать нечего. Первый вставший вопрос был, как не странно: «Чего бы пожрать?». Ник открыл холодильник. Так. Огурец, колбаса, сыр, трусы, хлеб… ТРУСЫ?!
- Сашка!
Он уже стоял возле Ника.
- Ой, а что это хлеб делает в холодильнике?
- Ты лучше скажи, что твои трусы делают в холодильнике? – Сашка взглянул на него будто это вопрос сам собой разумеющийся.
- Сушатся. Так что там делает хлеб?
Вот черт… Один ноль. После того как Кофейайник вскипел и Ник заварил чай, они распили его на Шайтан-Ящике и заели колбасой, сыром и огурцами. И тут как бы кстати Ник сказал, что огурец лежит в холодильнике год. Сашка подавился и спешно выплюнул бутерброд. Ник рассмеялся.
- Один – один!
Сашка надулся и ушел в туалет. Ник хохотал. И тут что-то шарахнуло его по голове сзади. Он обернулся. «Два - один!» - заверещал Сашка снова занося подушку. После драки, закончившийся разбитой люстрой, и снесенной дверцей шкафа они наконец улеглись спать. Маятник на стене накрякал два ночи. И вот, Ник Соловьев, голодный студент, седой дальтоник, хромой на левую ногу, весь в шрамах и ожогах, да таких, что пол-лица не было видно, с больными легкими и вечно улыбающимся взглядом заснул со счастливым лицом и захрапел как кабан. Заснул, чтобы через пять часов проснутся, подозрительно оглянутся по сторонам и сказать миру: «Хы».
конец
зима 2007 – 22 июня 2008
(1)
