Противное попискивание мобильного телефона, разорвав своим криком уютную тишину квартиры, выдернуло Линду из тревожного забытья. Мало сказать выдернуло, буквально подбросило на добрых два метра вверх. Прошипев все ругательства, которые знала, она сползла с кровати, гадая, у кого это хватает наглости тревожить ее и без того неспокойный сон. Мысли с тугим скрипом ворочались в голове, одна другой темнее. Еще бы, ведь воскресенье - вообще-то законный выходной, и звонивший, если только он не самоубийца, должен бы знать, что звонить в пять утра в такой день не только не вежливо, но и чревато резким ухудшением здоровья. Но Джеку Коллинзу, главному редактору нью-йоркской газеты «The Sun», в которой Линда числилась внештатным корреспондентом, было абсолютно чуждо такое чувство, как вежливость, когда дело касалось работы. Он мог позволить себе буквально из кровати выдернуть репортера. В час ночи, или в шесть часов утра – невзирая на снег, мороз и ветер, он сам был готов мчаться за горячим материалом и того же требовал от своих подчиненных. За это его Линда и любила. Все еще недовольная таким ранним звонком, Линда подняла трубку, и, хмурясь, произнесла:
- Алло? Линда Риверс слушает.
На том конце послышалось шуршание, а затем энергичный голос Коллинза затараторил:
- Риверс, просыпайся немедленно. Мне только что попала в руки информация о том, что в Спрингфилдскую психиатрическую лечебницу в штате Огайо переведен серийный убийца Боб Мандерли. Перебил всю свою семейку в каком-то богом забытом городке в Огайо, да еще полицейского при задержании застрелил. Мне нужен этот репортаж, понятно?! Мне нужен этот чертов псих во что бы-то не стало.
- Шеф, но почему я? Разве Билли или Джинджер не могут этим заняться? У меня ведь выходной.
- Что с тобой твориться, Риверс? Ты давно просила у меня чего-нибудь стоящее. Вот он, твой шанс, а ты прячешь голову в песок, словно страус какой-то. Встряхнись, попрыгай, прими холодный душ, наконец, выпей чашку крепкого кофе и давай за работу. У тебя билет на одиннадцать часов, с материалами по делу этого психа ознакомишься в самолете. Все…
- Но шеф, я…
Ответом ей были короткие гудки. Выругавшись теперь уже в полный голос, Линда со всей силы бросила мобильник на сулящую еще по крайней мере часов пять сладкого сна кровать, и кляня, на чем свет стоит, своенравное начальство, побрела в ванную. Теплые струи воды исправно делали свое дело, смывая остатки сна с еще сонного тела, а Линда думала о другом. Мысли ее занимал Дэн, последний ее молодой человек, с которым она уговорилась провести романтический вечер с ужином при свечах, и прочих вытекающих романтических последствиях. Дэн был парнем довольно привлекательным, образованным, но Линде хотелось чего-то другого. Не понимал он ее до конца, да, вообще-то, и не пытался понять. Быстро переборов сиюминутное чувство сожаления, Линда вышла из душевой, и, взяв с вешалки махровое полотенце, критически осмотрела свое отражение в настенном зеркале.
Двадцать шесть лет, по-кошачьи зеленые глаза, длинные вьющиеся каштановые волосы, подтянутая, спортивная фигура, высокая грудь, мягкая шелковистая кожа, стройные ноги – парни должны пачками падать к ее ногам. Они и падали, да только не те. Попадались либо дурни, либо Казановы с мыслями об одной ночи. Может это она сама виновата, а может и нет такого, с которым хоть на край света, не родился еще.
Да и в остальном по жизни как-то не сложилось. Беспросветность какая-то кругом, серость. Не спасает даже любимая профессия. Хоть в петлю лезь. Можно было бы плюнуть сейчас на Коллинза с его репортажем, и из дома до самого вечера носа не показывать, но журналистское любопытство все же взяло верх.
Собрав вещи, и приведя себя в порядок, быстро выпив кофе, Линда поехала в редакцию, забрать билеты, материалы, и получить аванс на непредвиденные расходы. Дальше трехчасовой перелет в салоне для курящих, грубый сосед справа, норовивший положить руку ей на колено, и, наконец, грязный аэропорт города Дейтон. Так, после Нью-Йоркской прохлады, десять часов спустя, девушку уже встретила, опалив нестерпимым зноем, Спрингфилдская жара.
«Странный паренек,»- думала Линда, сидя за рулем взятого напрокат, потрепанного, но еще довольно резво бегающего «Шевроле», - «На допросе столько раз повторял, что он абсолютно вменяем, что его вынудили это сделать, а на суде вдруг пошел на попятную, и закосил под психа, что-то тут не клеится, надо будет расспросить его получше».
Психиатрическая больница Спрингфилда оказалась на удивление приятным современным зданием. Никаких тебе горгулий на крышах, никаких причудливых мезонинов и лепнин, да и прочих жутких вещей, присущих готическому стилю, в котором такие заведения обычно строились. Простая бетонная коробка, с современными пластиковыми окнами, широким фронтоном, и огромной зеленой лужайкой перед ним. Впечатление портили лишь решетки на окнах, да высоченный бетонный забор, покрытый сверху колючей проволокой, на манер тюрем, да еще не слишком-то приветливый охранник, что-то пробурчавший, вместо приветствия, Линде, пока она доставала необходимые пропуска, разрешения и прочую ерунду, на которую она потратила уйму времени в Дейтоне.
Линда до конца так и не поняла, что она, собственно говоря, здесь делает, и сейчас, стоя в нерешительности перед большой двустворчатой дверью, переминалась с ноги на ногу. Спрятав подальше, опять, некстати, вылезшее наружу, желание послать все к чертовой бабушке и ехать домой, борясь с собой, Линда все же потянулась к кнопке звонка, но дверь распахнулась сама.
На пороге стоял розовощекий мужичок, лет сорока, в белом халате, и в комичных, просто огромных очках. Таких людей обычно называют живчиками. Толстячок моргнул пару раз, а затем, будто опомнившись, протянул пухлую ручку, и, покраснев, как рак, пролепетал:
- М-м-м-м… Мисс Риверс, я полагаю? Здрасте, здрасте… Мы вас уже поджидаем…
Из-за его спины показалась испуганное, перекошенное лицо душевнобольного… Толстяк сделал приглашающий жест рукой, и, дождавшись, пока гостья пересечет порог больницы, продолжил:
- Меня зовут Шон Фицджеральд. Я практикующий психотерапевт в этой клинике, один на всю больницу. Работы много, но я справляюсь, - тут он взглянул на душевнобольного и вкрадчиво спросил, - ведь так, Тимми?
Бедняга несколько раз поменялся в лице, и, яростно вращая глазами, сдавленно кивнув, с диким криком кинулся прочь. Толстяк проводил его каким-то странным взглядом, но, натолкнувшись на вопросительный взгляд Линды, тут же заулыбался, поясняя:
- У Тимми много фобий, одна из них боязнь новых людей. Ну, вы понимаете? Новые лица, новые люди, новые пси…, то есть пациенты - он все это очень плохо воспринимает. Иногда у него начинаются обострения, но, благодаря моему методу лечения и новым лекарственным препаратам, он справляется с ними. Не волнуйтесь, с ним все будет хорошо…
Он потащил ее вглубь здания, рассказывая на ходу, как перспективна его лечебница, сколько безнадежных, казалось бы, больных он вылечил, многие из которых живут вполне полноценной жизнью, у некоторых даже есть семьи, дети. Линда слушала вполуха, стараясь поверить, что все это не сон, так быстро крутились вокруг нее события. «Нужно было бы проверить заодно и эту клинику», - думала она, - «Что-то здесь не чисто, нутром чую». Но из размышлений ее выдернул, тормошащий ее за плечо доктор:
- Мисс Риверс? Мисс Риверс, вы в порядке?
Линда несколько раз судорожно вздохнула, пытаясь вернуться в реальность:
- Да, я в порядке, просто плохо сплю в последнее время…
- О-о-о. Стресс, нервы, недосыпания - он понимающе покивал, задумчиво грызя ноготь, - вполне естественны для вашей работы. Ну это легко исправить… Сейчас… Где-то тут у меня были…
Доктор порылся в кармане белоснежного халата и извлек оттуда небольшой коробочек с пилюлями.
- Вот, - пролепетал он, - это легкое успокоительное. Принимайте по одной таблетке перед сном, и все, как рукой, снимет. Будете спать, как убитая.
- Большое спасибо, - Линда машинально протянула руку, и сунула в карман этот коробочек, - но вернемся, к цели моего визита.
- Ах, да. Я совсем позабыл, что вы здесь по делу. Простите мне мою забывчивость. Вот, - он указал рукой на металлическую табличку, прикрепленную к двери, на которой значилось: «Боб Мандерли. Двадцать лет. Шизофрения крайней степени», - мы уже пришли. Джим, - он подозвал невесть откуда появившегося санитара, - сопроводи мисс Риверс, да смотри, чтобы с ней ничего не случилось, головой за нее отвечаешь.
Санитар молча кивнул и потянулся к связке ключей, висящей у него на поясе.
Линде уже порядком надоел этот странный доктор. Она резко бросила:
- Мистер Фицджеральд, я девушка взрослая, и сама могу постоять за себя. Не нужны мне провожатые…
- Мисс Риверс, вы вообще понимаете, что говорите? Этот убл… то есть больной, - доктор раскраснелся так, что стал похож на гранат, - перебил всю свою семью, а это, между прочим, пять человек, бейсбольной битой, а потом, при задержании, в упор выстрелил в голову офицеру полиции штата Огайо. Вы что, хотите, чтобы и ваши мозги вот так же растеклись по больничному полу?
Несколько раз, судорожно вздохнув, толстяк, видимо, слегка успокоился, перестал брызгать слюной, и уже тише добавил:
- Нет, это не обговаривается. Либо вы идете туда с Джимом, либо никуда не идете. Ну, так что?
Линде ничего не оставалось, как согласно кивнуть; доктор, видимо, довольный собой, потопал прочь, а ее внимание переключилось на санитара. «Что делать?» – лихорадочно соображала Линда, - «Нельзя, чтобы он со мной ходил, ведь если этот Боб захочет мне что-то рассказать, то только один на один. Преступники доверяют репортерам, а вот тем, кто каждый день вкалывает им транквилизаторы или что там они им колют, уж точно не поверят». Не укрылось от ее взгляда и то, что на поясе у санитара, копающегося с дверным замком, висела кобура. «Нет, определенно тут что-то нечисто», - уже в который раз за этот день пришла к мысли она, а вслух произнесла:
- Зачем это вам? – она указала протянутой рукой на кобуру.
- Это? Да просто полиция настаивает, чтобы у нас было при себе оружие, потому что они не уверены, что этот парень на самом деле псих. Вот и хотят подстраховаться.
- А как же быть с законом? Разве вам разрешено носить оружие?
- Одно время я работал охранником в банке, у меня есть лицензия на ношение оружия. Не переживайте, дамочка, у нас все законно…
Скрип двери, внезапно отворившейся перед ее лицом, заставил Линду непроизвольно вздрогнуть. Было в нем что-то зловещее, что-то мистическое, будто бы эта дверь распахнулась в другое измерение. Из открывшегося черного прямоугольника пахнуло сыростью, безнадежностью и страхом. Настоящим человеческим страхом. Ни разу не колеблясь, Линда решительно переступила через порог одиночной палаты, в надежде выяснить, что там скрывается, во тьме, какие тайны эта самая тьма скрывает…
Комнатушка оказалась чрезвычайно маленькой. Стены были обиты каким-то мягким материалом, похожим на ватное одеяло, вероятно для того, чтобы пациенты не смогли пораниться. Из маленького окошка наверху пробивались редкие солнечные лучи, света от которых едва хватало для того, чтобы различить очертания странного вида больничной койки, стоявшей посередине, да еще какого-то мешка в углу. Внезапно мешок пошевелился и всхлипнул:
- Что вам от меня надо? Кто вы? Опять пришли мучить меня? Говорю же, я ничего не сделал, я лишь…
Санитар расплылся в улыбке:
- Бобби, это я Джим, - этот противный голос вызвал у Линды дрожь, а из больного вообще полился целый поток рыданий, - со мной девушка, она журналист из «The Sun», хочет поговорить с тобой…
- Уходите, я не хочу ни с кем разговаривать.
Санитар, видимо, не привык, чтобы с ним так разговаривали. Покраснев, как мак, в два шага преодолел он расстояние до угла, в который забился Боб, и наотмашь ударил того по щеке:
- Нет! Нет, сука, ты будешь говорить, когда тебя вежливо просят, пока не попросили по-другому, - он бил его, что есть мочи, с таким садизмом, таким удовольствием, что Линда не выдержала. Она кинулась к санитару, пытаясь хоть чем-то помочь бедному пареньку, голова которого болталась из стороны в сторону, и повисла, на громадной, словно бревно, ручище, пронзительно крича:
- Санитар! Санитар! Успокойтесь, - он повернул к ней налитое кровью лицо, и взгляд его бешеных глаз заставил Линду отпрянуть, - Санитар, успокойтесь, так он ничего не скажет, вы просто убьете его, вот и все, а вы ведь не хотите провести остаток своих дней в тюрьме за убийство? Давайте сделаем вот что. Вы привяжете его к кровати, а я попробую поговорить с ним сама, ведь, привязанный, он не сможет мне ничего сделать.
В глазах санитара появилось осмысленное выражение. Он согласно кивнул, и, привязав Боба к кровати, виновато поскреб затылок:
- Простите, мисс Риверс, на меня что-то нашло. Не выспался, наверное, - и уже прикрывая за собой дверь, - я буду в коридоре, если вам потребуюсь.
Линда повернулась к койке, с которой доносились сдавленные рыдания. «Да уж, не выспался», - хмыкнула про себя она, - «Надо же, психи лечат психов! Парадокс…». Вслух же произнесла:
- Здравствуй, Боб, меня зовут Линда, - ответом было новое всхлипывание, - не бойся, Джим уже ушел. Здесь только ты и я, - Боб внезапно успокоился, и, казалось, заворожено слушал ее голос, - Я хотела бы, чтобы ты рассказал мне все, что произошло пару недель назад.
Он поворочался немного, а потом испуганно и недоверчиво прошептал:
- Вы тоже хотите, как и остальные, чтобы я рассказал вам, как убивал их? – голос его оказался на удивление чистым и решительным.
-Нет, не хочу. В протоколе допроса я прочла, что ты утверждал, будто бы не убивал свою семью, и знаешь что?
- Что? – опять эти странные нотки надежды в голосе.
- Я думаю, что ты говорил правду. А теперь я хочу, чтобы ты подумал немного, пока я включаю диктофон, и рассказал мне все, как оно было…
Она достала из сумочки диктофон, включила его, и, положив рядом с показавшимся ей довольно симпатичным лицом Боба, присела на краешек кровати.
- Ну вот, теперь можешь начинать…
Но Боб молчал. С того места, где она сидела, Линде было видно, что по покрытым синяками щекам, пролегли дорожки слез. Искусав все губы, он сделал глубокий вдох, как пловец перед прыжком в воду, и, спустя долгих десять минут, заговорил:
- Вы хороший человек, Линда, я понял это по вашему голосу, и еще я вижу, как вы прекрасны. Такая красота просто не имеет права быть злой. Быть может, вы сумеете меня понять. Ну что же, я расскажу вам все, как оно было, от начала до конца…
И полился, тяжелый, словно девятый океанский вал, потек рассказ о продажности людской, злобе и черноте души…
Глава 2: Боб
Моя семья, да и я тоже, жили в маленьком городке на юге штата Огайо. Отец, мать, старенькая бабушка, и две младшие сестренки, одной из них еще не исполнилось и пяти. У отца был небольшой бакалейный магазинчик, не бог весть что, но на жизнь хватало. Вы же знаете, как это обычно бывает? Своя постоянная клиентура, один поставщик на весь город, да полицейский участок, один на всю округу. Сидело там трое полицейских, свиньи редкостные, и шериф, подлый проходимец, мздоимец и вымогатель. Заняться им особо было нечем, какие в такой глуши могут быть преступники? Вот они и развлекались тем, что вымогали деньги у владельцев магазинов, якобы за защиту от хулиганов и прочей дряни, без дела шатающейся ночью по улицам, с их же попустительства.
Семья весь день горбатилась в магазине, а к закрытию появлялся один из этих уродов, и отбирал чуть ли не половину выручки. Отец, человек кроткий и набожный, платил безропотно, так как давно уже смирился с произволом закона, и на все мои попытки хоть как-то расшевелить его, поднять бунт, лишь округлял глаза, да шептал:
- Ты что, Боб, рехнулся? Это же полицейские, как можно?
Честно сказать, отец меня никогда не воспринимал всерьез, да и в округе все считали за сумасшедшего, точнее за тронувшегося умом мечтателя. Может быть, я таким и был, не знаю, просто так мне было легче прожить в этой серости, окружающей меня. Люди поддакивали мне, когда я рассказывал им очередную свою фантазию, а за спиной ухмылялись и крутили пальцем у виска. Но я не винил их, у каждого человека есть право свободно выражать свое мнение, и иметь свой взгляд на вещи и поступки, его окружающие, я просто фантазировал, не обращая на их мнение никакого внимания.
Частенько забирался я на чердак старого, заброшенного дома, и мечтал о далеких странах, о людях, о любви… Старался представить себе, каково это, когда тебя любят настолько сильно, что готовы пойти на смерть. Как это, любить, как любили Ромео и Джульетта, Тристан и Изольда, Бонни и Клайд, Сид и Нэнси? Многие скажут, что это просто молодые дураки, и будут правы, но для меня это идеал. Любовь и Смерть всегда должны быть неразрывно связаны, иначе это простой суррогат, псевдолюбовь. Девушки, с которыми я встречался, были настолько глупы и пусты, что месяц спустя я так разочаровывался в них, что просто сбегал, не оставив даже прощальной записки. У одной мечты о замужестве, у другой – о деньгах, у третьей – еще о чем-нибудь… Все они таковы, слепы и глухи, но мне кажется, что вы другая. У вас есть какой-то внутренний стержень, что ли, глубина какая-то… Вы, как и я, не от мира сего…
Еще я мечтал об океане. Знаете, Линда, я никогда не был у моря, но всегда, почему-то знал, как оно выглядит. Если, хотите, называйте это несбыточной мечтой. Даже сейчас, после всех пережитых мною ужасов, если сильно захотеть, я могу закрыть глаза и представить себе его. Океан прекрасен: ярко синее небо, золотистый песок, большущие пальмы наводят тень на него, и кругом, покуда хватает глаз, ни души. С чем у вас ассоциируется море, Линда? У меня с душевным покоем. Я уверен, что когда умру, то буду лежать на диком песчаном пляже, а бирюзовая вода будет омывать мои голые ноги.
Зачем я все это рассказываю? Да чтобы вы попытались понять меня, заглянуть в мой внутренний мир, ведь он также богат, как и ваш. Я хочу, чтобы вы поняли, что в глубине души я абсолютно нормален, по сравнению с чокнутым миром. Один великий человек сказал: «Кажется, весь мир сошел с ума…». Это чистейшая правда. Я лишь стараюсь сохранить рассудок в этом безумии, которое окружает меня, и это дает право остальным безумцам считать меня ненормальным. Я не осуждаю этого, это вполне понятно и естественно. Но вернемся к рассказу…
Однажды я так поссорился с отцом из-за моих мечтаний, что он выгнал меня из дома. Я решил скопить немного денег, чтобы уехать к морю, уехать от этой грязи и сумасбродства, и мне это почти удалось, но в мои планы вмешалась злая судьба.
В тот тихий летний вечер, я, с двумя сотнями баксов в кармане, шел по направлению к дому, в котором прожил двадцать лет, чтобы проститься с родней, и забрать кой-какие вещи, которые были мне дороги: фото матери и сестренок, да еще всякую памятную мелочь. Солнце уже клонилось к закату, и верхушки деревьев окрасились в кроваво-красный свет, а я топал, поднимая сапогами кучу пыли, и, насвистывая что-то веселое себе под нос, улыбался редким в такой час прохожим.
Подойдя к дому, я резко остановился. Что-то было не так. Окна в доме горели, а значит там кто-то был, но ни звука не доносилось оттуда, хотя самое время было доить коров, да и вообще… Тут мой взгляд упал на полицейскую машину, стоящую перед домом. Гадая, к чему приурочен такой поздний визит, я, все же стараясь не шуметь, прокрался на веранду позади дома, как делал это, когда поздно возвращался домой, и заглянул в окно.
Посреди комнаты стояли, прижавшись друг к другу, домочадцы, а отец, заслоняя их своим телом, что-то яростно доказывал двум полицейским, одинаково подло ухмыляющимся, и изредка что-то лениво бросавшим в ответ. Слов было не разобрать, и, чтобы хоть что-то услышать, я полез на второй этаж по живой изгороди, по пути я расслышал какой-то шум, вскрики, и несколько глухих ударов, будто на пол упало что-то тяжелое. Это прибавило мне прыти, и уже наверху, когда я просовывал руку в окно, стараясь нащупать шпингалет, я услышал хлопанье дверей и звук отъезжающего автомобиля. Не разбирая дороги, несся я по знакомым коридорам в гостиную, где, как я уже был уверен, случилось что-то страшное, но я даже и представить себе не мог, насколько страшная картина предстанет предо мной.
Посреди комнаты валялось, застыв в причудливых позах, пять окровавленных тел с размозженными головами. Труп отца лежал чуть поодаль, как бы протягивая руки в сторону остальных, по кровавым следам было видно, что он пытался подползти к ним поближе, чтобы защитить, но в середине пути его нагнал второй удар, превративший череп в кровавое месиво. Орудие убийства, да какого там убийства, изуверства, валялось тут же: моя любимая бейсбольная бита, которую отец подарил мне на день рождения.
Из моей груди вырвался нечеловеческий крик, так может кричать только раненый зверь, попавший в капкан. Мой мир рухнул. Я упал на колени, и, целуя, покрытые кровью, родные руки, горько заплакал. Как же? Как же так? Он был рядом с ними, пытался их защитить, а я? Где был я?
То, что было далее, я плохо помню, словно бы это был сон. Очнулся я уже глубокой ночью, весь в крови и слезах, на полу в кабинете отца, сжимая в руках револьвер, неизвестно зачем купленный им на распродаже. Отец, человек бережливый, все время говорил, что пригодится. Я ухмыльнулся про себя: «Ну, вот и пригодился!». Кое-как привел себя в порядок, и вышел в ночь, моля бога только об одном, чтобы у меня хватило духу совершить задуманное.
В полицейском участке в этот час совсем не было народу, лишь только из-за двери шерифа доносились пьяные голоса. Я открыл дверь, и тут же встретился взглядом с одним из двух полицейских, бывших в тот вечер у меня дома. «Ну вот и все…», - подумал я. Быстро преодолев расстояние, разделявшее нас, я достал револьвер и, приставив его ко лбу урода, нажал на спусковой крючок. Я хотел что-то сказать, но тут вдруг тьма навалилась на меня, и я отключился.
Смутно помню, что было далее… Допросы, избиения, опять бесконечные допросы, и камера, насквозь провонявшая потом и страхом. А потом меня перевели в какое-то другое место, и там все повторилось вновь. Мне было уже все равно, жить не хотелось, лишь бы поскорее все закончилось. Адвокат, предоставленный мне государством, уверял, что стоит упирать на то, что убийства были совершены в состоянии аффекта. Мне было все равно, и я согласился, не обратив внимания даже на то, что он сказал «убийства». А потом суд, и на суде я узнал, что на меня, в довесок к убийству полицейского, повесили еще и убийства родных. Быстро, буквально за день, сляпанное этими продажными сволочами, решение суда было четким и однозначным: Психически нездоров, необходимо принудительное лечение. И вот я здесь. Иногда я думаю, что лучше бы я умер, сидя на электрическом стуле, или успел тогда, в полицейском участке, приставить дуло к виску. Здесь меня ждет долгая и мучительная смерть, ведь я застрелил родственника начальника полиции штата, а у него длинные руки, и большие связи. Доктор Фицджеральд его лучший друг, не устает напоминать мне об этом. Мне не зачем больше жить, здесь я окончательно сойду с ума, либо меня прикончат лекарства. У меня осталось только одно желание – посмотреть на океан…
Глава 3: Линда.
Линда пришла в себя только тогда, когда тихо щелкнул диктофон, возвещая своим шумом, что закончилась пленка. Не в силах совладать с собой, она тихо плакала, перебирая пальцами волосы на голове Боба, желая хоть как-то успокоить его безудержные рыдания, разделить его боль и утрату. Теперь она понимала, и была уверена, что поймет и он. Тихая грусть легла на ее истерзанную душу, заронив в сердце нотки отчаянья, жалости и еще чего-то, до сих пор неизвестного ей. «Неужели это он?», - думала она, нежно проводя рукой по заплаканному, но умиротворенному лицу, - «Неужели тот самый, которого я всегда искала? Который, поймет. И не важно, сумасшедший он или нет, ведь все мы в какой-то степени сошли с ума…». В этот момент не было счастливей девушки на свете, чем Линда Риверс, репортер из Нью-Йорка, но всему когда-нибудь приходит конец.
Скрипнула входная дверь, заставив Боба задрожать, как осиновый лист, и просунувшаяся в нее рожа санитара озабоченно произнесла:
- Мисс Риверс, уже вечер, часы посещения закончились, вам пора уходить, - он повернул ухмыляющееся лицо в сторону затравленно смотрящего по сторонам Боба, - а ты, голубчик, и так уже пропустил свои процедуры.
Медленно, напряженно, словно ее окатили холодной водой, Линда, поднялась с кровати. К этому времени она уже твердо решила, что этот парень невиновен, но что она сможет доказать этим продажным тварям? Нет, тут нужно действовать тоньше. Когда она наклонялась, чтобы забрать диктофон, то тихо прошептала Бобу на ухо:
- Я обязательно вытащу тебя отсюда. Держись.
И не оборачиваясь, вышла из палаты, откуда уже доносились жалобные крики Боба, и сладкий говор палача, уже начавшего свою экзекуцию. По щекам Линды текли слезы. Быстро, решительно прошла она по еле освещенным коридорам, спустилась в холл, и вышла в летнюю душную ночь. Странно, что ее не вышел провожать доктор Фицджеральд, но может быть это и к лучшему: попадись он ей в нынешнем ее состоянии, она бы, не задумываясь, убила его. На улице повисла тяжелая тишина, даже машины не гудели. На Спрингфилд опустилась непроглядная тьма.
Сидя в номере отеля за своим ноутбуком, покрывая экран ровными рядами символов, с сигаретой в руках, Линда на секунду все же задумалась: «А стоит ли игра свеч?». Но, все же, только на одну секунду. Человеку ведь всегда тяжело принять такое решение. Отступать назад, в любом случае, уже поздно: Коллинз поднят на ноги, и теперь проверяет информацию, которую факсом послала ему Линда, Дэн, со своими жалобами и притязаниями, послан далеко и надолго, если не сказать «навсегда», и она, Линда Риверс, счастлива оттого, что, возможно, ей удастся вызволить Боба из психушки. Она ощущала в себе такую энергию, что готова мир была перевернуть, лишь бы этот человек был рядом. Трудно сказать одним словом, что Линда чувствовала по отношению к Бобу, но как еще назвать эту безграничную нежность, сострадание, понимание, жалость, желание позаботиться о нем, оградить от всего мира, стать для него всем? «Как, если не… Ладно, не будем торопиться», - сказала она себе, - «Я и так слишком долго ждала, подожду еще чуть-чуть. Скажу, когда буду окончательно уверена…».
Из размышлений ее выдернул звонок телефона. Не сомневаясь, что это Коллинз, только он может звонить в такой поздний час, Линда радостно схватила пищащий мобильник:
- Риверс слушает…
Всегда жизнерадостный голос Коллинза, на этот раз звучал как-то устало:
- Я проверил твою информацию, Риверс, - он вздохнул, - она верна. Этот парень, видимо, не виновен в смерти своих родных…
- Это хорошая новость шеф! Вы даже не представляете себе, как я рада это слышать. Этот парень, Боб, он так мучается там. Я сейчас же высылаю вам на электронный адрес свою статью, чтобы она успела попасть в печать…
Ее насторожило тяжелое молчание на том конце провода. Линда замолчала, ожидая, что же скажет Джек. В груди, постепенно нарастая, росла тревога. Редактор несколько раз судорожно вздохнул, и вкрадчиво, взвешивая каждое слово, проговорил:
- Я работаю редактором «The Sun» уже двадцать лет. Двадцать, слышишь Риверс? И за это время научился дорожить своей работой.
- Мистер Коллинз, чего-то я вас не понимаю…
- И не поймешь, пока не проживешь с мое. Я уже слишком стар, чтобы позволить какому-то чертовому психу выкинуть меня с работы.
Он вновь тяжело вздохнул.
- Сверху, Риверс, пришло распоряжение: либо эта статья попадает в номер, и я ищу себе новую работу, либо я делаю вид, что ничего не было, и мне, а соответственно и тебе, платят кругленькую сумму в долларах. Начальник полиции, о котором идет речь, баллотируется в сенаторы, и ему не нужны грязные пятна, на его безупречной и чистой, как накрахмаленная белая простыня, мать его, репутации.
Линду будто обухом по голове ударили. Как может ее кумир, носитель истинного духа справедливости, отказываться от стопроцентно верной информации в угоду чьей-то прихоти? Как он может допустить несправедливость? Она, буквально, чувствовала, как рушится ее внутренний мир. Но надежда, как говорится, умирает последней, и, плюнув на принципы, Линда, всегда отличающаяся гордостью, умоляюще затараторила в трубку:
- Но сэр, вы же не можете это просто так оставить, вы же журналист до мозга костей. Бобу там очень плохо. Давайте сделаем вот как: я пришлю вам материал, а вы уж решите, что с ним делать, ладно? А потом позвоните мне.
Ответом ей был еще один тяжелый вздох. Было видно, что редактору тоже очень нелегко, что в нем тоже кипят чувства. Казалось, прошла вечность, прежде чем он ответил:
- Не трудись присылать мне статью, Риверс, все равно в печать она не попадет. Я уже принял решение, и тебе советую принять такое же, а не биться, в бессилии, головой о стену. Ты просто ничего не сможешь сделать. Это очень могущественные люди. Просто прими это. Прими и отпусти. Прощай…
В бессильной злобе, Линда, что есть силы, бросила ни в чем не повинную трубку, издающую короткие, прерывистые гудки, о стену. В разлетевшемся по комнате хрусте пластмассы и звоне бьющегося стекла была вся боль, которую ощущала сейчас девушка. Неудержимые слезы вновь хлынули рекой, а вместе с ними полилось и отчаянье.
«Что же мне делать, боже?» - вопрошала она небеса, затянутые свинцовыми тучами, но господь редко дает ответы на мучающие тебя вопросы, он может лишь подтолкнуть к правильному решению, ибо иначе нарушит закон, который сам же и установил на земле: свободу мысли и разума. Решение, как всегда, пришло само…
Из сумочки извлечен газовый пистолет, при плохом освещении очень похожий на боевой, ключ уже в замке зажигания, мотор ревет, как бешенный. Быстрей, быстрей! Плевать, что на спидометре перевалило за сотню. Лишь бы побольше времени осталось до того, как рассветет. Что там за сигнал светофора на перекрестке? Красный? А черт с ним. Ведь она едет к нему. Вот и клиника. Хорошо, что охранник уже ушел домой, одной проблемой меньше. Вон, окно, распахнутое настежь, на первом этаже так и манит, чтобы в него кто-нибудь влез. Кто здесь? А-а-а… Доктор Фицджеральд… Ешьте свое успокоительное. Ешьте, ешьте, плевать на осложнения, зато выспитесь на всю жизнь. Так, уснул… Где-то у него должны быть ключи. Ага, вот они! Ну, все, теперь на второй этаж, к двери с металлической табличкой. Спешим, но не сильно. Есть еще здоровяк-санитар с пистолетом. Не шумим! Черт, где же эта дверь? А-а-а… Вот она. Какой там был ключ? Наверное, вот этот… Дверь открыта. Вот он, лежит, привязанный к кушетке, еще сонный, не понимая, что твориться вокруг. Ладонь зажимает рот, чтобы не вскрикнул, другая ищет в темноте застежки ремней, губы шепчут: «Любимый, потерпи, скоро ты будешь на свободе…» Из глаз льются слезы радости. Ремни упали на пол, он свободен. В глазах читаются понимание и грусть, а также что-то, что, наверное, сейчас светится в глазах Линды, что-то всеобъемлющее и похожее на… ладно, не будем торопиться. Одной рукой он уже обнимает ее, другая в ее волосах, губы что-то шепчут, но их накрывают другие, мягкие и нежные… Не нужно слов, когда все понятно и так… Радостные, бурные объятья… Счастье…
Стук шагов, доносящихся из коридора, заставил их оторваться друг от друга. Боб испуганно посмотрел на Линду, та надула щеки, показывая: санитар. Он решительно кивнул, и, взяв из ее рук пистолет, знаком показал ей спрятаться за дверью, а сам лег обратно на кушетку, как ни в чем не бывало.
Линда пыталась что-то возразить, но Бобу уже было не до этого. Он раз за разом прокручивал в своем мозгу то, что ему предстояло сейчас сделать. Самое главное не подавать виду, лежать, как ни в чем не бывало. Он сможет…
В приоткрытую дверь просунулось сначала дуло пистолета, а затем и все грузное тело санитара. Прислушавшись, и решив, что бояться особо нечего, (Что можно взять с душевнобольного?) тот прошествовал к кушетке, на которой лежал Боб:
- Ну что, голубчик, сбежать надумал, - сказал Джим, - а где же твоя сучка, что-то я ее не вижу…
Джим не успел договорить, так как дуло, приставленное чуть ли не к его носу, извергло сноп газа, поваливший его на спину, а следом за ним, метнулось что-то черное, похожее на драную кошку, и вцепилось в руку, сжимающую пистолет, стараясь вырвать его из неподдающихся пальцев. Джим боролся изо всех сил, но поврежденный газом мозг уже плохо соображал, мысли путались. Проваливаясь куда-то, Джим, изловчившись, все же сумел отдать приказ пальцу нажать на спусковой крючок.
Больничную тишину разорвало два выстрела. Сначала один, приглушенный, а потом второй, резкий, гавкающий. Линда выбралась из-за двери готовая ко всему, но то, что она увидела, заставило ее взвыть от горя. На распростершемся, на полу, теле санитара, во лбу которого зияла дыра, неподвижно лежало бездыханное тело Боба, схватившись за левое плечо. Пистолет, выпавший из его ослабевших рук, валялся поодаль, и из дула его вился сизый дымок. Тишина, нарушенная выстрелами, сейчас казалась звенящей…
Линда упала на колени, и разрыдалась сухим, полусумасшедшим плачем:
- За что? За что ты так меня ненавидишь, господи? Зачем ты отнимаешь его у меня? Я знаю, это все оттого, что я не ходила в церковь по воскресеньям, - она глупо хихикнула, - Но, клянусь, теперь я буду хорошей девочкой. Только помоги мне. Спаси его.
Вот так и сидела она, держа его за руку, то плача, то смеясь. Секунды складывались в минуты, а он все не шевелился. В тихом отчаянье она опустила голову ему на грудь и свернулась калачиком. Если бы Линда не закрывала глаз, то смогла бы увидеть, как сквозь маленькое оконце на мгновение проник лунный свет и ласково осветил их, словно благословляя. Спустя минуту тело Боба вздрогнуло, и сделало судорожный вдох…
Боб закашлялся, перевернулся на спину, и сипло прошептал:
- Линда? Линда, ты здесь?
Нет на свете ничего приятнее, чем слышать звуки этого слегка грубоватого голоса, и Линда, восхваляя всех богов: и старых, и новых, - плача, целуя покрытые кровью губы возлюбленного, тихо прошептала:
- Да Боб…
Боб вновь закашлялся:
- Мне приснился страшный сон. Я понял, что всю свою жизнь, все это время я спал, а сейчас проснулся, - он повернулся к ней, смотря в прекрасные, до боли родные, зеленые глаза, - Линда, обещай мне, что мы всегда будем вместе. Навсегда, пока смерть не разлучит нас. Обещаешь?
Сквозь сдавленные рыдания и хриплый кашель пробился тихий голос Линды, словно набатом прозвучавший в затуманившейся уже голове Боба:
- Обещаю… Навсегда, пока смерть не разлучит нас…
Вместо эпилога.
Старый потрепанный «Шевроле» на бешеной скорости летел по двадцать третьему шоссе прямо на восток, унося беглецов все дальше и дальше от Спрингфилда, от их печалей и тревог. Линда на секунду оторвала взгляд от дороги, чтобы взять еще одну сигарету – самое лучшее средство для тех, кто не хочет уснуть за рулем. Боб, укутанный семью одеялами, спал на заднем сидении автомобиля. Выглядел он не лучшим образом. Медицинских познаний Линды хватило лишь на то, чтобы наложить тугую повязку, но пуля-то осталась внутри.
- Слава богу, что сердце не задето, - вслух подумала Линда, прикуривая еще одну сигарету, - в больницу бы тебе надо, да опасно нам сейчас в больнице светиться.
Боб пошевелился во сне, и что-то пробормотал. Линда бросила на него тревожный взгляд, но, удостоверившись, что все в порядке, расслабилась. Ее переполняло счастье. Линда взглянула на него еще раз.
«Боже, как он прекрасен!» - улыбнулась, немного подумав, она, - «Спаси его, господи, и сделай так, чтобы он выжил, молю тебя, не отбирай так быстро у меня то, что дал.».
Вдали прозвучали звуки сирен, заставив Линду до предела надавить педаль газа.
- Не знаю, что нас с тобой ждет, Боб, - улыбнувшись, сказала она, - поймают нас или нет, но через два часа мы сможем увидеть океан, как ты и хотел…
Старенький потрепанный «Шевроле», взятый напрокат в Дейтоне, прибавив газу, понесся, расправив крылья, навстречу неизвестности, навстречу мечтам и желаниям двух молодых людей, сумевших найти друг друга в бурлящем водовороте, под названием жизнь…
(0)
