Как уже говорилось, осень стояла на пороге. Именно она заставляла людей без постоянной прописки как можно скорее решать, где им проводить время осени и морозы зимы.
А поскольку кормилица нищих - свалка, то именно от нее должно исходить все нужное.
Нищий Валентин Дементиевич нашел опять же кипу выброшенных книг, среди которых совсем новые, старые и совсем потерявшие цвет — те, которым уже лет девянсто. Когда у Валентина Дементиевича спросили, что он собирается делать с такой мукулатурой, он потрепал себе бороду и сказал: «Пока точно не знаю, но уверен, что без прока они у меня залеживаться не станут...»
Именно в такой день, когда задали этот вопрос Валентину Дементиевичу, он потом расположился за сараями на старом топчане и решил почитать книги о Петре Великом. Обложка и предисловие отсутствовали, но это было не важно. Старым шрифтом с Ъ-ми было изложено целое повествование о гениальном царе России Петре Великом. Вот то, что вычитал на рваных листах Валентин Дементиевич:
«Государь не тепит отлагательств, медленных рассуждений, слабых действий. Он всегда решителен и дела его, равно каждое, имеет свою цель. Ныне такая цель-Азов.
Совсем недавно, прохладным, но ясным утром, я увидел Петра Адексеевича одного, что бывало с ним редко — натура государя слишком энергичная и общительная. Но меня он не видел в данный момент и прогуливался по берегу. Именно сейчас я смог в деталях рассмотреть необычную фигуру Петра Алексеевича, так как в другие моменты он бы не дал себя разглядывать как какую-то диковику из Старого Света.
Царь наш высокий, у него поджарая, сухощавая фигура, затянутая мундиром, сутуловатая спина и жилистые руки. Говорят, что ими он легко гнет подковы и делает всякие подобные чудеса. Лицо у государя красиво, оно имеет карие, как смоль, выразительные глаза, своеобразные тонкие усы, украшающие губу, прямой нос и на сей раз волосы каштанового цвета.
Государь очень оригинален, и сколько я читал о правителях Запада и Востока, то похожего на нашего нигде не было...
Однажды я застал Петра Алексеевича одного на берегу моря. Стал я снова к нему присматриваться, но он заметил мой взгляд и спросил: «Ты чего-то хотел?» «Я, государь, проходил мимо и остановился здесь только потому... что решил морским воздухом подышать, ведь через три часа будет жарко...» «Да, будет очень жарко, не столько от солнца, сколько от пороха и пушек. Не могу я просто так бросить Дон и перейти на Север. Сначала мы прогоним врага с юга, а потом время покажет, как нам действовать против тех, кто хочет видеть Великую Русь!» - на этих словах Петр Алексеевич тяжело вздохнул.
Я видел, как дергается нерв на лице государя, и что он не хочет продолжать дальше разговор. Несколько раз Петр Алексеевич прошелся по берегу, заломив руки за спиной, потом долго смотрел на воду, и совсем неожиданно для меня сказал: «Так чего зря тут торчать? Время идет и его надо заполнять какой-либо работой. Верно я говорю?» «Все, что Вы говорите. Все правильно, государь!» - отвечал я.
Через некоторое время до меня дошли разговоры, что Петр Алексеевич в свободные часы спускает на воду какое-то небольшое судно, которое мастерил совсем недавно и, чтобы не «тянуть кота за хвост», решил проверить годность его сразу.
Я решил посмотреть на то, как судно будут толкать в воду. Государь пылко агитировал и тут я увидел, как проявилась его богатырская сила — он один с левого края толкал судно по берегу в то время, когда правую сторону волочило по песку сразу пять человек! Наконец, судно спустили в воду и радости царя не было границы...
Но к вечеру я узнал, что после долгой и утомительной работы с судном у государя были нервные приступы. Мне даже открыли секрет, что Петр Алексеевич, когда куда-либо далеко направляется, то лекарства у него всегда под рукой... И вместе с тем в этом человеке собрано все необходимое для гения: природный ум, решительность, смелость и оригинальность, так необходимые Руси в наш тяжелый век...»
… На этих фразах, что читал Валентин Дементьевич о решительности царя Петра Великого, чтение было прервано: комары закружились вокруг головы нищего и тому ничего другого не оставалось, как окутаться курткой с головой, отложив историческое чтение до возможного момента, т.е. Свободной минуты, когда никто не мешает и сам никому не мешаешь...
ЗНАКОМСТВО С НИЩИМ КОЛЛЕКЦИОНЕРОМ
Следующую ночь Виктор Амвросиевич проводил тоже на окраине, только не в люке, а под навесом над столиком, за которым часто играли в домино... Было так жарко, что нищий распахнул рубашку полностью, и ни ветерка, ничего того, что могло бы дозволить облегченно вздохнуть широкой грудью. Однако, под утро, поспав всего два часа, Виктор Амвросиевич решил, что надо направляться на свалку за бутылками, покуда те, кто точил на него зубы, не поразбирали все те бутылки, пригожие для сдачи.
Семь часов утра, но уже начинает припекать солнце. «Ничего путного нет, ровным счетом ничего... Бутылки, куда же вы все поуходили?..» - причитал сам себе Виктор Амвросиевич, так что не услышал сзади себя шаги. Подошедшим оказался нищий, очень похожий на Николая Ивановича Первого, во всяком случае так можно было сказать с первого взгляда. Но если присмотреться, то разница в лице была: вместо косматых бровей, которые были у покойного, «украшение» глаз подошедшего было из светлых полосок — такие брови. Фигура у него хоть и была высокая, но не широкоплечая. С левой стороны лицо его было сильно разбито — от лба до подбородка. «Наверное, «асфальтовая болезнь», - подумал Виктор Амвросиевич, - и тут нищий спросил его: «Давно здесь колупаемся?» «Да, нет, всего двое суток... Не могу найти пригодные для сдачи бутылки — одно «шампане» валяется! Ну, а где мне их искать, черт побери!» - выплеснул Виктор Амвросиевич наболевшее на душе. Нищий с разбитым лицом, окунув руки по локти в мусор, рассудительно говорил: «Уже второй год ночую в люках, где мусор, крысы и никакого уважения... неоткуда. Я и в минувшем году, осенью, решил: буду собирать все, что годится для продажи. Я имею в виду то, чем забиты наши мусорники. Недавно я нашел на свалке вот что» - нищий, кусая губы, с трудом, вытащил из сумки пачку газет и журналов: «Ты слышал о древнеегипетском боге пустыни и войны Сете?» Лично я узнал о нем совсем недавно и хотя занимался историей в каком-либо деле. Например, я знал Посейдона, Зевса, Аида, а о Сете узнал недавно... Еще «Сетом» меня прозвали за непреклонный нрав,»- говорил нищий со шрамом через все лицо.
«О, это интересно. Весьма притягивает. А взглянуть на ваш раритет можно?» - спросил Виктор Амвросиевич. Нищий коллекционер, держа в руках газеты, конец веревочки в зубах, которой они были связаны, перебирал бумаги. «Вот, что я нашел недавно. Много было у меня кликух, а вот позавчера прозвали «Сетом». Как я уже говорил, за крутой характер и за то, что мое имя начинается на букву «с». - сказал нищий с разбитым лицом и показал Виктору Амвросиевичу изображение «своего тезки», древнеегипетского бога пустыни и войны Сета: огромные крылья, ноги с тяжелыми копытами, хвост... «Так тогда это дьявол,» - сказал Виктор Амвросиевич. «Дьявол дьяволом, а Сет остается Сетом, хотя и похож на царя Преисподни,» - рассудительно сказал нищий со шрамом.
Виктор Амвросиевич замолк. У него появился шанс найти хорошего собеседника. «Ты собираешься продавать или оставишь на память?» - спросил он у «Сета». «Время покажет. А так кто отзовется. Порой не знаю, у кого про этот раритет расспрашивать. Опасаюсь...» - начал говорить «Сет», но Виктор Амвросиевич сказал: «Зачем опасаться? За спрос не ударят в нос.» «Меня уже ударила ...судьба,»-отвечал, перебивая, Сет, указывая на шрам...
«Так все-таки, если ваше настоящее имя начинается на «С», то вы Сергей, Семен, Сидор или Савелий? Как вас правильно величать? - не отставал Виктор Амвросиевич, но «Сет» заулыбался: «Только «Сетом» и называй! А теперь иду на «продажу»! Но ничего, мы еще увидимся. Бывай здоров!» - и вскинул на плечи сумку.
Впервые Виктору Амвросиевичу встретился на пути «бомж», занимающийся коллекцией для поддержки собственной жизни.
Главы из романа «Голубые мундиры»
ИЗУЧАЯ ДАВНО МИНУВШЕЕ
Филер Святозар «Шест» вышел в заслуженный отпуск. У «Шеста» была довольно большая домашняя библиотека. Будучи в отпуске «Шест» ударился в историю Руси от Александра Невского до Петра Великого. Он считал, что до Петра Алексеевича Россия, хоть и была полна настоящими патриотами, но европейской совершенной власти в ней не было. Полноценным государством Россия стала при Петре.
Как известно, Петр всегда уважал немцев и учился у них, в пользу Германии ошибся, называя много русское немецкими именами...
Как-то «Шест» сидел на лавочке ичитал историю России. Подошедший к нему чуть выпивший мужик начал вдруг исторический спор. «Шест» слушал. Он признавал геройство Александра Невского и Дмитрия Донского. О последнем он говорил так, вспоминая Дмитрия Бартона: «Да, князь безусловно герой, но и я знаю еще одного человека, которго можно назваь «Дмитрием Лебяжьим» Почему «Лебяжьим»? Потому что он часто любит прогуливаться вдоль Лебяжьей канавки.»
Разговор-спор продолжался и, казалось, нет ему конца. Во время его «Шест» вспоминал немцев: Беннигсена и Бенкендорфа, которые верно служили России. Вскоре голова у него закружилась. В глозах стоял портрет Александра Невского верхом на коне с вдумчиво-решительным взглядом, рука его держит рукоятку меча. А возле пленные псы-рыцари... И тезка Дмитрия Бартона Дмитрий Донской среди дружины богатырей на Куликовом поле.. Потом опять вспомнилась история, что в соборе Александро-Невской лавры давно находится гробница Александра Невского, широкая и тяжелая, величественная и красивая.
Вспоминалось, что читал, как Александр Невский при заключении мира в Новгороде с немцами, сказал: «Кто с мечём к нам придет — от меча и погибнет!»
Дело Невского уважал и продолжал Петр.
Наконец, голова у шеста закружилась. Он вышел на воздух в сумерьках... Вдруг за спиной услышал металлический звон. «Не псы ли рыцари встали с того света, с крестами, со шлемами с рогами, возмутившись чтением «Шеста» о том, как они когда-то были разбиты?
Сначала так «Шесту» и показалось, но потом он убедился, что это звенел цепью уличный пес, а не рыцарь...
Выпив рюмочку водки, филер завалился спать.
РУССКИЙ ПОСОЛ В ЛОНДОНЕ
Филер Дмитрий Кондратиевич Бартон «Лорд» в связи со своими «британскими» корнями имел иногда возможность посещать Родину предков — Англию. Зарабатывал он не мало, поэтому денег на дорогу туда и обратно у нег всегда хватало.
Но речь не об этом.
Разговор пойдет совсем на другую тему, даже не заденет двадцатый век, а расскажет, что было во второй половине девятнадцатого.
«Г. Григоровин.
Обошел весь Константинополь. Впечатление прекрасное, но из Константинополя поехал в Петербург, а оттуда в Англию пароходом.
Сначала из знойного турецкого города попасть в дождливый Петербург и Англию — как-то не совсем вяжется. Но так и получилось. Англия — страна дождей и туманов, а оказаться среди них после солнечного Стамбула непривычно.
И в 1874 году Петр Андреевич Шувалов, заслуженный человек, управляющий Третьим Отделением, генерал-губернатор Остзейского края и шеф жандармов назначен послом в Лондон.
Я, конечно, знал графа Шувалова, его благородное лицо с открытым взглядом, с утонченным, чуть с горбинкой носом и опущенными вниз усами, у меня как перед глазами. Шувалов сменил на посту В. Долгорукова и дела его пошли практично... Но вот наступил 1874 год, когда Шувалов стал русским послом в Лондоне. И мне выпала возможность направиться в Англию, посмотреть на эту страну глазом русского человека, а заодно и встретиться с Шуваловым.
Проблем с отплытием парохода из Петербурга не было. Вскоре, среди морского тумана пароход вез меня в сторону Англии...
Найти графа Шувалова среди огромного Лондона казалось мне сначала трудным, но как говорят, невозможного не бывает, так и в данное время я смог отыскать русского посла в Лондоне.
Шувалов принял меня радушно, говорил, что помнит меня четко, по столице и по поместью. «Я хорошо Вас запомнил, господин полковник. Вы, насколько мне известно, начали службу еще при Александре Христофоровиче, и до сих пор не снимаете голубого мундира. Это очень похвально! Такое отношение к службе говорит о настоящем патриотизме и о том, что Вы преданы своему делу.»- говорил мне Шувалов. Он расспрашивал меня, как я отношусь к тому, что сейчас многие проклянают самодержавие и зовут повторить декабрь 1825 года. Я отвечал, что мое отношение может быть только отрицательным.
«Вот, что хотел сказать Вам, Петр Андреевич. Не так давно революционер князь Кропоткин — анархист ходил по городам свободно. Возможно, его уе поймали наши жандармы...»- начал было говорить я, но Шувалов вставил свое слово: «Если вдруг князь Кропоткин встретится Вам на Невском проспекте, то передайте ему из Лондона от меня пламенный привет!»
Безусловно, Шувалов шутил.
Побыв какое-то время в Лондоне, я, обговорив с графом все дела, распрощался до поры до времени. У нас обоих не угасла надежда на встречу.
А надежда умирает последней.»
ПОЗНАКОМИЛИСЬ
В жизни прожженного жандармского писаря Николая Янинова произошло то, что он совсем не ждал и потом не жалел об этом...
Слухи о том, каким красивым почерком владеет Янинов облетели все окрестности того места, где он своей рукой выводил на бумаге ровные и яркие буквы. Подполковник Д. Леоноров не представлял даже, что у него на закате лет появится такой матерый писарь. Ну а сам Янинов тоже и не думал, с кем ему доведется разговаривать, делать доброе дело...
Янинов проводил одну ночь на казарме. От разговоров о народных недовольствах и от того как бранили жандармерию, у него начинала пухнуть голова. Он лег на сено, закрыл руками затылок, и был у него вид павшего смертью храбрых, а не писаря. Но тут скрипнула дверь и нинов вынужден был поднять голову. Перед ним стоял военный полковник высокого роста и приветливо улыбался. Его Янинов видел впервые.
«Я вам что-то должен?» - спросил писарь, видя, как полковник внимательно разглядывает его. Тот, к кому обращался писарь, был красив: высокого, почти двухметрового роста, поджарый, с истинно офицерскими усами и умными глазами. Но заговорил он с Яниным с сильным акцентом, в нем почувствовался не русский человек: «Ходят разговоры, что Вы хороший писарь. Если это так, то сослужите мне службу, я заплачу вам...» «Но я не военный, я служу у жандармского подполковника Леонорова и не имею никакого отношения к армии, - перебил Янинов. Полковник продолжал свое: «Я не говорю вам бросать службу. Я только прошу вас под мою диктовку написать указ красивым почерком и я награжу вас за это. Вы не против?»
Янинов не возражал, он расправил свои усы, бороду, подтянулся и, улыбаясь полковнику, последовал за ним. Во время пути писарь спросил, как величать полковника и удивился, узнав, что это Карл Густав Эмиль Маннергейм. Не так давно из подполковника стал полковником... Маннергейм великодушно провел Янинова к себе в дом. Там он распорядился сварить кофе, дать писарю сдобных булочек и давал указания, хотя и в вежливой форме, но было видно, что под всеми ими кроется «Поскорее, не откладывать!»
Янинов сверкнул очами: «Так что будем писать, господин Маннергейм?» Карл Густав Эмиль Маннергейм взял себя за подбородок, сдвинул брови и быстро, хотя плохо по-русски продиктовал писарю, то, что он должен был нанести на лист. Янинов не вдумывался в то, что говорил Маннергейм, да это было даже не его дело. Он должен был сделать так, чтобы лист был своего рода картиной, только в письменном виде. Маннергейм дивился, видя, как быстро и ровно скользит по листу рука жандармского писаря.
«Все?»- спросил Янинов, когда полковник замолк. Маннергейм поднес лист к свету, прошелся с ним по комнате и опять же с акцентом сказал Янинову: «Прекрасно! Вот вам денег, господин Янинов! Ну а мне придется дать распоряжение согреть остывший кофе и поджарить охладевшие булочки. Я не отпущу вас без них!»
За столом Янинов говорил: «Зарабатываю на жизнь пером и бумагой жандармерии. Меня иногда пытаются пристыдить недоброжелатели, но мне на это наплевать. Напротив, я думаю, что если мы вовремя возьмемся за ум, то нам удастся преостановить ту волну, которая ныне пытается свергнуть трон. Поэтому я нисколько не стыжусь, что я писарь подполковника-жандарма. Во всем нужна своя голова.»
Янинов потягивал кофе, такой крепкий и придающий бодрость. И Маннергейм улыбался и кивал писарю. Вдруг он весь поморщился от какой-то боли и было это совершенно нежданно. Янинов оторвал кружку от губ и глаза его с ужасом округлились: «Что с Вами, господин?» «Ревматизм мучает...» - нехотя ответил Маннергейм. Писарь тут же прочитал ему целый список трав и лекарств против такого назойливого заболевания, как ревматизм. Маннергейм кивал, обрубком карандаша записывал на поля газеты то, что говорил писарь...
Днем Маннергейм провел Янинова мимо конюшни, где стояли его любимые лошади. Потрепал их за гривы, как самый преданный друг. Когда Янинов наклонился, чтобы взять узды, Маннергейм сказал ему властно: «Вы будете мне нужны в любое время, Ваш почерк прекрасен! Я не дам вам ускользнуть от меня, когда это будет мне нужно. Без денег вы от меня тоже не уйдете... Ну, вам понятны мои слова?» Янинов подумал, что Маннергейм готов его руками писать все новые и новые документы, приказы. Отказываться никак не стал.
Подполковник жандармерии Д. Леоноров выслушал рассказ Янинова молча и с удивлением. «Я видел подполковника Маннергейма, но год назад. Значит, вы говорите, он уже полковник? Не возражаю, чтобы вы помогали ему за деньги писать что-то, но заранее хочу спросить, не получится ли так, что вы перебежите от меня к нему?» - строго спросил Леоноров у Янинова. Никак не ожидая такого вопроса, Янинов, улыбаясь, искренне заговорил: «Господин полковник, неужели вы думаете, что я ради денег готов бросить того, на которого работаю уже сорок два года? Нет, я вас не брошу, никогда! Вы у меня все равно, что шеф!» Эти слова вызвали улыбку у Леонорова, и он в нескольких фразах сказал Янинову приходить на следующий день, исполнять то, что нужно будет увековечить на бумаге.
ПЕРЕД ТРАГЕДИЕЙ И ПОСЛЕ
Жандарм В. Андренов всегда так хлопотно относившийся к родной жандармерии, к истории Отечества, не мог не обратить внимания, когда вся страна повернула голову к Японии. Сознавая то, что он жандарм, а не военный, Андренов говорил, что война с японцами ему не безразлична. Япония грозила России всеми зубами своих драконов. Именно тогда в Петербурге Андренов видел всех тех, кто потом стал известен, как ведущий оборону: адмиралов Степана Макарова и Зиновия Рожественского, генералов Куропаткина и Третьякова. Об этих генералах Андренов слышал не много, но зато имена адмиралов были у всех на слуху.
Именно о тех днях Андренов написал у себя в записях:
В Андренов.
«Дымка нависла над Невой. Все словно замерло в ожидании чего-то. И я, идя по тротуару, сам того не желая, остановился, и мой взгляд пал на фигуру человека в адмиральском мундире. У него небольшая бородка, не длинный нос, мешки под глазами, сосредоточенный взгляд. «Вы чего-то хотели, уважаемый полковник?» - спросил адмирал и я тут же понял, что это сам Зиновий Рожественский., который потом должен будет надрать шею японцам.
«Вы... случайно не Зиновий Петрович Рожественский, которому предстоит сразиться с Японией?» - спросил я тогда. «Да, господин полковник, это я. Не знаю, победа нас ждет впереди или, или все уйдем на дно,»-мрачно произнес Рожественский.
Я после нескольких фраз с ним понял, что у него твердый характер и больные нервы. «Вы остаетесь в столице для проведения политического порядка, я вас правильно понял?» - спросил меня Рождественский, протирая платочком лицо, хотя день был не слишком жаркий. Я ответил, что жандармерия велела мне оставаться в столице: «Сами понимаете, внутренних врагов не меньше, чем внешних.» Голос Рождественского внезапно дрогнул: «Извините, полковник, мне пора. Честь имею!» - и адмирал поспешил к группе его офицеров, вероятно вышедших на набережную, чтобы встретиться с ним...
итак, спустя небольшое время, наша эскадра двинулась отбивать назойливого врага.
Через какие-то сроки мне стало известно, что сначала наши матросы не хотят поддерживать дисциплину, а затем раздают всяческие издевательские прозвища своим адмиралам и даже императору, и эскадра, не смотря ни на что все равно в море... Но вот пришло то время, когда вся столица услышала о нашем трагическом поражении! И не только столица — вся Россия! Одни винили в этом чисто флот, другие только царя Николая, а я, столько лет проработавший в политической службе (жандармерии), ныне могу твердо сказать, что расшатала русский флот в Цусимском проливе Революция! Да, именно она!
Нелегальные газетенки попали через моих жандармов на мой стол. Там уродами были нарисованы не только Николай Второй и Рожественский, но даже всем известный адмирал Макаров С.О., генерал Куропаткин А.М. И генерал Третьяков А.Н. Издевательские намеки и фразы ярко вырисовывались в этих газетенках. Я даже хотел было приказать найти подстрекателя и всыпать ему хорошенько, но положение у всех такое, что никто сейчас этим заниматься не станет. И я отложил это дело вообще.
Поскольку имена генералов А.Н. Куропаткина и Н.А. Третьякова были у всех на слуху, то я припоминаю, что мне доводилось доводилось видеть обоих при всех их нагадах. У Куропаткина длинноватый нос и бородка наподобие бородки Рожественского. Грудь его пересекает широкая лента, и вся грудь усыпана медалями и орденами. Генерал Третьяков с жидкими седеющими волосами, у него тоже усы и бородка, которые не соединяются с бакендардами...
Их обоих я только видел и ничто больше меня с ними не связывает.
В общем, одни проливали кровь за благо Родины, а другие за дело революции...
В Петербурге мне доводилось видеть печальное лицо императора Николая, который по природе своей принадлежал к гуманитарным людям, а не к тем, которым суждено охранять отечество. Вид у Николая был растерянный и огорченный. Поздоровавшись со свитой, он поспешил во дворец.
Что будет дальше, после Цусимского боя, покажет время, ибо оно лучший подсказчик. Ныне я вижу у нас только подвиг и незнание...»
(0)
