Начало стёрто, нет конца
Скитаний в огненной геенне
Ещё живого мертвеца.
Ошибки прошлого отныне
Сгорают в уголь, в чёрный чад.
К недосягаемой святыне
идёт дорога через ад.
Чрез верх греха в густой осадок
Ложится серая тропа,
В осадке снов молчит упадок,
Под ним смеются черепа.
В камине с треском отречённым
Горят последние дрова,
Кривой фантом от тени сонной,
Как безутешная вдова,
Блуждает пятнами по стенам
В неспешном вальсе тёмных сил.
Он, наслаждаясь сладким пленом,
Во тьме шептанья заглушил.
Пустынный мрак вползает тихо
Из приоткрытого окна.
За ним сияньем жёлтым дико
Восходит полная луна
Под еле слышный шелест клёна.
Бушует где-то океан,
Кидает волны утомлённо
В луны сверкающий шафран.
Но из угла всё громче шёпот.
Слова становяться ясны,
Вдруг слышиться нечёткий топот,
Что приближается из тьмы.
И голос молвит: "Я, взывая,
К тебе, о лорд ночьных глубин,
Со светлой мыслью сознавая,
Что ты есть царь и властелин,
Прошу, восстань передо мною,
Чтоб обменять души удел
На дух, заполонённый мглою,
Перед лицом твоим сумел.
Ты знаешь всё о мире этом:
Его потворство и обман,
Что встал могучим силуэтом
Над морем горьких слёз и ран.
Прошу, явись, владыка мрака,
Не дай пропасть в обломках сна.
Сгнию иначе, как собака,
Вкусив изгнание сполна".
Молчанье. Треск в камине. Блики.
Издалека - унылый гром.
Могучий демиург столикий,
Однако, не явился в дом.
Вздохнул. Собрал свои скрижали,
Шагнул к камину из угла.
Дрова уже почти сгорали,
Белела порохом зола.
Но столб густой и едкой серы
Дохнул вулканом сквозь огонь,
Преодолев миров барьеры.
И вот уже видна ладонь
С пергаментом и со стилетом.
"Взывал ко мне?" - "Взывал, мой лорд,
Мечтал о встрече долго этой..." -
"Для фамильярностей я горд.
Ты пакт хотел? Хотел, я знаю,
И думал, вижу, много лет
О преисподнии и рае,
Чтоб дать мне верности обет.
Не буду спрашивать причину,
Причина ведь у всех одна -
Познать греховную пучину
И выпить жизнь свою до дна.
Ты знаешь правила?" - "Примерно.
Готов мириться с ними я" -
"Слыхал про Фауста, наверно?" -
"Слыхал, но не сломить меня.
Вся суть таится в аксиоме
И постоянности вещей,
Мне не прибыть в блаженной дрёме,
Не скинуть принципов с плечей,
Хоть давят те к земле, в могилу
Я их с собою уношу" -
"Чудесно. Слушать мне под силу,
Но я к таким, как ты, спешу" -
"Не я ль один в порыве страсти
Воззвал твой смертоносный лик?" -
"Один? В великой жажде власти
Сто просьб услышу я за миг!"
И разразился смех всевластный
Над тёмным городом вночи,
Тогда потух огонь прекрасный
В залитой искрами печи.
"Моих имён ты знаешь много:
Я Дьявол, Сатана, Ваал,
Я антипод и недруг Бога,
Кто как меня не называл...
Твоё же я не знаю имя -
так говори, я должен знать,
Ведь крови каплями твоими
Не сможем пакта подписать" -
"Забыл давно его, владыка,
Зови меня своим слугой.
Да, впрочем, имя безъязыко,
И пользы нету никакой" -
"Вот это верно ты подметил!
Все те, кто Дьявола зовут,
(А их уже я столько встретил...)
Без имя час свой доживут."
И человек стилетом адским
Надрезал вены на руке,
Простёр вперёд и жестом братским
Капнул в указанной строке.
Раздался гром, блеснул пергамент
В потёмках синим языком
И пекло серу извергает,
Пылает комната, как днём.
Ушёл. Унёсся. Ночь редеет.
Дороге Дьявола долга.
Опять в камине уголь тлеет.
Во мраке скорчился слуга.
Над чёрным городом застыли
Куски свинцовых облаков,
В дождём прибитой чёрной пыли,
В промозглом цоканье подков
О каменный узор дороги
Крадётся розовый рассвет.
Он скроет на день все пороки
И, лишь когда потухнет свет,
Раскроет тайну на ладони
В глухом сияние луны.
Тогда не скрыть сернистой вони
Входящему в чужие сны...
Он жив, следит за всеми нами
Сквозь запотевшее окно.
Холодной ночью в душном храме
Он пьёт кровавое вино...
То льёться раскалённой лавой,
Чтоб похоти стереть предел,
Плюётся огненной отравой...
Такой уже его удел.
То вкован в лёд, молчит, как камень,
Прикрытый инеем и тьмой,
Несчастен, холоден, туманен,
Опустошён святой войной.
Во сне увидишь три дороги:
Две утопают в зелье трав,
Одна же дарит ком тревоги,
И дух её, как смерть, кровав.
Чрез верх греха в густой осадок
Ложится серая тропа,
В осадке снов молчит упадок,
Под ним смеются черепа.
В вечерних сумерках, краснея,
Струились облака, неслись,
Смешавшись с горечью шалфея,
Всё дальше удаляясь ввысь.
Тьма на изношенном востоке
Впилась в остатки дня луной,
Чей лик бессонный и высокий
Покинул мёртвенный покой
За бесконечной мёртвой бездной.
Остыли камни, клён замолк,
Заскрежетал замок железный,
Вкушая инфернальный долг.
Душа теперь не та, что прежде -
Впредь переполнена она
Непресекаемой надеждой,
Что скоро вновь взойдёт луна.
Терзают душу свет и радость,
Как тряпка красная быка,
А ночью расцветает сладость
Крови, что льётся из венка
Мессии, демона порока;
И крест его стаёт доской,
Где рубят головы пророков
И бог, и мёртвый, и живой.
Обеты, данные иконам,
Причастья сонный винный дух
Стоят в просохшем горле комом...
Где ночь царит - всевышний глух.
Застыло время для тирана
В эпоху звёздной тишины.
Тут нет того самообмана,
Который днём вкушаем мы.
Закат. Собор почти пустует,
Огонь свечей стаёт тускнеть.
Орган умолк, лишь ветер дует,
Ночь нагоняет мрак и смерть.
Ворота грохнули о стены,
Враз оглушив холодный нэф.
Лицо Марии Магдалены,
Рождественский вонючий хлев
На чёрно-серой панораме
Вздрогнули. Всё черней закат,
И блики в осквернённом храме
Встречают смерть и властный ад.
Плывёт вперёд, размытый тенью
По плитам каменных полей,
Тьма дарит поцелуй осенний
Пустой глазницей королей,
Чьи статуи глядят печально
Перед собой, вкушая сон.
"Наш мир был мёртвым изначально" -
Шумит всё тот же старый клён.
"Так пусть горит как тварь чумная -
Ответил он, идя вперёд, -
Рукой десяток свеч сметая
на каменный гранитный лёд.
Тогда горел собор вулканом,
Аида светом, светом Фэб,
Блистаньем лунного шафрана...
Но глаз людей, как прежде, слеп.
Они не видят пред собою
Бездонный тёмный коридор:
Он - нэф, кишащий мошкорою,
Он - мира язвенный позор.
Восстать? Наверно, слишком поздно.
Смириться? Лучше умереть.
Собор горел легко и грозно.
Он обречён.
Да будет смерть.
(1)
