ШИК И ЛУЗЕРЫ
-… Так что попробуй, докажи мне обратное! – Постановщик откинулся на спинку стула и затянулся сигаретой.
Сгустившиеся сумерки плотно обжимали пространство, выхваченное скупой лампоч-кой коммерсанта – владельца летнего кафе на пригорке около огромного развлекательного центра. В этом кафе, под этой лампочкой я и встретил его, меланхоличного и заметно обоз-лённого. В прежние времена я любил сиживать с его байками о «смешнючих военных» и «тупых и жадных» коллегах. Он всегда щедро поливал слушателей отходами своей мозговой деятельности, делая это настолько наотмашь, искромётно и вдохновенно, что ни у кого и ни-когда не возникало желания – а, зачастую и смелости – что-то «уточнить». Это как самому ступить в эти быстрые и мутные воды с риском немедленно быть ими поглощённым. Наибо-лее знакомые с ним имели право только поддакивать или подзуживать по мелкому…
И вот: докажи!
А чего доказывать? Он был очень убедителен. И то, что лишь минуту назад казавшее-ся мне бесспорным так изящно было превращено им в детский лепет, говорило о том, что я у него не первый оппонент по этой теме. И, может быть, и там, – я посмотрел в сторону буйст-ва огней, рвущих ночь, – он вёл подобные баталии. Он перехватил мой взгляд и усмехнулся:
- Хочешь спросить, почему я ушел…
Я ничего не хотел спросить, но теперь это уже не имело значения. Он снова глубоко затянулся сигаретой перед очередной тирадой.
- Ну что там делать мне?! Проститутки да пидоры… – сказал он, кисло глядя на све-тящееся и переливающееся всеми цветами голографическое название заведения.
Это был не вопрос, а прямое заявление о том, что его не устраивает ни общество женщин, методом подбора ищущих себе обеспеченную жизнь, ни компания мужчин, пред-почитающих в сексе себе подобных. Только чтобы разбить затянувшееся молчание я замям-лил:
- Ну… сейчас-то общество на эти вещи смотрит…
- Хрень великая! Общество!! – Он шаркнул под столиком подошвами дорогих туфель и зябко поёжился, оглядываясь по сторонам. – И дело не в том, что под именем Права на Свободный Выбор изнывающие от безделья жены сенаторов протолкнули Продажность, а жопотрахов рьяно обеляет свора их сильно преуспевших «коллег по цеху». Дав демосу право свободно самоопределяться, мы открыли ворота всяким язвам, которые демос этот так тща-тельно до того как бы давил в себе.
Он опять затянулся. Я молчал, поглядывая на профиль напомаженного собеседника. Митингующий денди смолил какой-то эксклюзивный табак и клял устои, давшие ему всё.
- Логику надо искать глубже. – Речь Постановщика опять стала приобретать ноты не-брежного безразличия. – Демос, на самом деле, в очень неплохих отношениях с некоторыми своими пороками. Он их лелеет и подкармливает, чтобы те, не дай бог, не загнулись. Хлеба и зрелищ! Хлеб – понятно. Шлюхи и педерасты – зрелища. Причём одни из любимых. Кто-то на них смотрит с будуарным любопытством, кто-то – с ненавистью. Это уже детали. Их нельзя взять и убрать, как запретить смотреть вторым глазом. Картинка станет неполная, по-хлёбка несолёная. Да вот только дело в том, что я не ем с этого стола, а лишь иногда продаю на кухню кое-какие ингредиенты. Хотя в последнее время я основательно поистратился. Пришлось зайти на фастфуд.
«Мне бы твои заботы… – подумал я. – Моей полугодовой зарплаты не хватит, чтобы разок тусануть на этом празднике жизни».
А ведь как-то я пробовал устроиться туда музыкантом…
- Как ни крути – говорю, – мы с ними общаемся. И неплохо, в смысле – продуктивно. В индустрию развлечений масс геи пристроили немало свободных художников. И совсем не через задний проход!
Тут уж я знал, о чём говорил.
- Кстати! Оказывается, художника не надо пристраивать. – Постановщик нервными небрежными тычками гасил в пепельнице сигарету, демонстрируя рукав сорочки с чьим-то «крутым» логотипом. – Ему всё даёт ощущение близкой пропасти…
«Лучше не продолжай!» – подумал я. Я не люблю ставить людей в неловкое положе-ние и быть свидетелем их неудач.
- Они меня обокрали… – горько сказал он – И продолжают это делать. Посадили на цепь. А я её порвал. Пытались приручить – не вышло! С сегодняшнего дня я свободен, чего и всем желаю. – Он неуверенно и порывисто поднялся из-за столика. – Давай, счастливо. И бе-регись сволочей.
Не успел я проводить взглядом его высокую фигуру, на ходу вальяжно выбрасываю-щую в стороны колени, как за мой столик плюхнулся подробно со мной знакомый раздолбай Илья по прозвищу Длинный.
- Привет! Что нужно меньшинствам? – Он кивнул через плечо на удаляющегося По-становщика.
- Хай! Так, поделился переживаниями. Говорит, что сегодня на три буквы послал Фо-геля.
Длинный присвистнул.
- И ещё живой-здоровый?! Круто…
- Да что ему!.. У него в друзьях такие люди! И знаешь… По моему, он – не «мень-шинство».
- Кто разберёт их там. Так… говорят… – Длинный жестом подозвал официантку. – Но знаешь, не люблю я дефективных. Один с коньяком, пожалуйста! Нет, спасибо, больше ни-чего.
Я смотрел на него вопросительно.
- Картавых и всяких других! – ухмыльнулся он, когда официантка отошла.
«Однако антисемитизм может утомить!» – с досадой подумал я.
- Вот слушал я тут как-то по радио, как один умник в интервью свой бизнес реклами-рует. Говно – бизнес! Там стариков упрашивают переписать на эту фирму свои квартиры. Взамен – какие-то подачки… неважно! Он, этот директор, как и твой знакомый педик, – кар-тавый! – Длинный глядел с издевательской усмешкой. – Так, вот. Я слушал и видел, как ма-лолетний дефективный лузер обтирает стенки на дискотеках, потому, что все смеются, как только он откроет рот. Как он корпит над книжками, штудирует сраный Экономикс. И – о, чудо! – наш гадкий курёнок построил Схему! Люди понесли ему деньги. Тупые лентяи! Экс-плуатация лузеров лузерами! Он «поднимается», и его принимает тухлая «элита» – ещё со-всем недавно униженные и оскорблённые его соседи по стенке на дискотеке. – Длинный темпераментно тычет пальцем в сторону пульсирующих шумов и беснующихся огней заве-дения, словно как раз сейчас там можно застать героев его рассказа. – Теперь, на раутах и приёмах его невинное грассирование сквозь металлокерамику за две штуки янки-тугриков – шик! Светские потаскухи, сбиваясь вокруг него, стонут от щекочущего чувства причастно-сти. «Несколько лет наша фирма лидирует на рынке ренты. Нашими клиентами стали ты-сячи москвичей – вот говно-то! – и жителей Московской области»! – Длинный, глумливо ухмыляясь, качает головой. – И вот, спустя много лет, снова звучит музыка, тусуются ши-карно одетые люди, только лузер наш теперь в центре событий. Сучёнок отомщён! – Длин-ный в запале трахнул кулаком по столу. Только что поставленная официанткой чашка с ко-фе, звякнув, подпрыгнула в блюдечке и отлила немного на стол. Не успевшая дойти до стой-ки официантка испуганно оглянулась.
- Не забывай, Постановщик сам ушёл от Фогеля. И, кажется, женоненавистник не меньше тебя.
- Я тебя умоляю! Оставь в покое ненависть к женщинам!
- Почему же? – Я тоже стал заводиться. – Может, и тут что-то кроется?!
- Брехня! Я ненавижу только лень, алчность и прелюбодеяние!
- Шлюх!
- Вот!
- Продолжение разговора с Постановщиком…
- Ну-у… чувак не совсем потерян для общества! – Длинный отхлебнул кофе. – А вот тебя я попросил бы объясниться. Или не ты недавно хотел их всех заковать в паранджу?
- Я… – Я немного замялся. – Я, может быть, перегнул тогда.
Длинный, опять ухмылялся, глядя на меня, и снова качал головой.
- Чёрт-те что… У тебя появилась подружка?
- Не в этом дело…
- Знаю, амиго! Их много, они привлекательны и инстинкт заставляет нас танцевать с ними брачные танцы. Так было и так будет. Проблема в том, что в танцах этих нет эстетики, которую ты ищешь, которую навяливает всем Постановщик. Её не может там быть! Всё про-сто и прозаично. Так нет, кому-то понадобилось и из этого сделать сладкую конфету! И, что самое позорное, разработать правила и насадить штампы! Как это будет красиво – и, значит, хорошо, – а как нет.
- У тебя кончились деньги?
- Да пойми ты, этот блевонтин уже достал! Он везде! – Длинный резким движением выплеснул почти полную чашку кофе в кусты сбоку от себя. В кустах кто-то приглушённо крякнул, и сквозь шуршание веток послышались удаляющиеся шаги.
- Всё в порядке, – сказал я подошедшему на громкие разговоры менеджеру кафе. – Принесите счёт, пожалуйста.
Мы молчали, уперев взгляды в стол.
- Выходит, – говорю, – ты зря обидел Постановщика. Он-то, точно, в твоём окопе.
Илья поднял глаза, и я снова увидел в них грустную усмешку.
- Когда-то его приняли на моё место, – сказал он.
Мы брели по фрагментарно освещённой улице. По одной из сотен таких же мрачных и неприветливых улиц нашего мегаполиса. Не смотря на конец августа, вечер выдался хо-лодным, по поводу чего я натянул капюшон, а Длинный уже давно кутался в своём рэпер-ском дутом прикиде, поглядывая на всё из-под наползшего на глаза оранжевого шерстяного колпака.
Я рассказывал про последний разговор с Постановщиком.
- …А потом он сказал, что есть минимум два способа объяснения нами поступков другого человека. Первый мы все прекрасно знаем и даже, не задумываясь, принимаем за единственно верный. Это по поводу анализа жизненного опыта. А есть другой. Он идёт через вчувствование в человека. Вживание в его флюидное поле.
Длинный на ходу сосредоточенно поддавал ногой упавшую с дерева веточку.
- Можно «услышать» настроение человека, – объяснял я, – и настроится на его волну.
Я не был уверен, что Длинный «сечёт» суть моей «телеги».
- А доказать? – спросил он после недолгого молчания.
- Чего? – не понял я.
- Доказать, что ты услышал именно то!
- Пока – это проблема. Видишь ли…
- Ну и на хрен тогда это? – досадливо перебил Длинный. – Вслушиваться… Елки зе-лёные! Вот, ботаника!
- Ты не прав... – начал я.
- Да чо там!! Поступай со всеми формально и будешь всегда в респекте! Золотое не-писанное правило. Всё остальное – соплежуйство!
Я знал этот «базар», и знал, что имел в виду Длинный, сказав «формально». Знал, что грубость и безапелляционность часто засчитывается за «крутизну» и принципиальность. На том весь голливудский кинематограф стоит. И, как следствие, понятия «простых» россиян о настоящих мужчинах и реальных делах. Вот, дерьмо! Похоже, Длинный зацепил меня! Сам-то он ни хрена не живёт, как крутой немногословный ковбой-мачо. Более того, этот склон-ный к глубокому самоанализу, достаточно ранимый вчерашний студент гуманитарной ака-демии часто жаловался мне на жлобов, окружающих его в повседневной жизни, хныкал по поводу доминирования в стране тупой гопотской идеологии, с проявлениями которой он не может мириться, и скорее покинет страну, чем станет здесь «своим».
Я промолчал, выпуская пары. Длинный наслаждался лаврами превосходства духа. Да и хрен с ним! Я знал, чего стоит всё это красноречие и не собирался «топить» его. Люди не любят свидетелей своих неудач...
Улица вывела нас на широкий проспект, освещённый гораздо лучше пройденных на-ми закоулков. Здесь, несмотря на поздний час, жизнь кипела. Вдоль всего противоположного края проезжей части стояли припаркованные колёсные понты – VIP-бездельники не жалова-ли широкодоступный модельный ряд. Ещё дальше блистал фасада одного из модных в горо-де баров.
- Ярмарка тщеславия… – сбанальничал Длинный, перехватив мой взгляд.
- А у кого-то, может быть, нужда временно забыться.
- А чего им забываться… – Длинный пнул камушек так, что тот, проскакав, пересёк широкую проезжую часть и звонко клюнул литой диск колеса чьего-то Лексуса. – Есть у ме-ня кент один, в школе приятельствовали. У него своя фирма по каким-то пищевым добавкам. Знаешь, как он работает? Спит до двенадцати часов, просыпается, звонит в офис: все в по-рядке? – в порядке! Едет в кабак завтракать. Часа в два появляется в офисе, знакомится с со-стоянием дел лично. На это – вот гадство! – уходит около часа. В тяжёлых случаях – полдня. Далее – личное время, где вот эти кабаки, сауны со шлюхами, пейнт-бол, футбол, горные лыжи. А самое главное – в последнее время он стал ещё и ценителем хорошей музыки. Да, перестаньте!! Какие филармонии?! Ди-ви-ди с оптико-волоконными кабелями – для оптими-зации передачи сигнала – по семьсот «баков» за набор.
- Чего набор?
- Кабелей!!
- Ну, Длинный! Ты другой человек! Ты не сможешь торговать. Да тебе и кабели эти ни к чему.
- Да причём здесь я! На хрена ему кабели за семь сотен?! Ведь это понты! И это – он ткнул пальцем в сторону бара, – тоже! Только невежда вроде тебя с постоянным желанием вчувствоваться в кого-нибудь может этих засахаренных ублюдков наделять человеческими эмоциями!
- Ты не пробовал писать социальный рэп?
- Заткнись!
- Я хочу сказать, что у тебя ни хрена бы не вышло, потому, что ты веришь в то, что говоришь…
- Да пошёл ты!
- …а для правильного исполнения твои эмоции лишние, как противоречащие концеп-ции парня-пофигиста.
- Достал…
- Это, блин, не сексапильно!
Длинный посмотрел на меня со своей фирменной усмешкой мудрой усталости.
- Идёт война нравов.
Он опять ускользнул от риторического поражения. Он умел вот так, на миг подняв-шись над конкретикой, немного не договорить. Какой там Уокер! Да здравствует межвузов-ский дискуссионный клуб «Глобус»! Меж тем, в такой ситуации оппонент обычно ненадолго задумывался и, как следствие, – гасил свой ораторский пыл.
Но я-то только начал веселиться.
- Ты говоришь сейчас, как какой-то «ботаник опущенный». Эй, где Уилл Смит, Джей Зи, Баста Раймс? Где конкретные дела, чувак? Один, блин, трёп!.. – Я пошёл вприпрыжку, как заведённый тупой «белой» брехнёй афроамериканец.
- А если взять и набить тебе сейчас морду!.. – Длинный остановился и сплюнул.
Я был готов к такому повороту и тоже остановился.
- Итак, первое. Бьют морду гопники из-за недостатка аргументов, остальные – за по-пранную честь. Ты тут причём? Второе. Бьют морду только у нас, а у них дерут задницы. Се-чешь, дефектоненавистник?
Он попытался схватить меня за отворот, но я, откинув корпус, отбил его руки и удер-жал его на расстоянии вытянутой руки.
- Погоди! Хочешь начистоту? Держи! Мне тоже всё это остопиздело! Меня бесит, ко-гда Тарантино в неплохом, в принципе, фильме пять драгоценных минут льёт слюни и стонет про «Кристалл», давая всяким козлам и сукам – я махнул рукой в сторону бара, – повод для построения жеманной и пусторылой идеологии «элиты». Бесят гопники, сумевшие – не знаю, как – насадить свои понятия во всей стране, в которой даже Первое Лицо, скажи оно что-нибудь на «фене» в официальной речи перед депутатами, удостоится лишь снисходительно-го панибратского одобрения: «ну, ты дал!», а не широкого общественного порицания, как того требуют неписаные законы этики! Бесят комплексы! Но не комплексы тех, кто смущён, а тех, кто это видит и пытается на опубликовании этого «подняться» или потешить свою сво-лочную суть!
Так, что, как видишь, моя-то морда тут ни причём. В моём лице ты, верно, хотел по-бедить сидящего в тебе тихого и порядочного пацанёнка, не знающего как огрести счастья в мире сраных «понятий», надиралова и подставы. Но так не бывает! Ищи этого чувака в себе! А когда найдешь, подумай, нужно ли его «мочить»? Не проглянет ли из-за его спины гнусная кривая ухмылка поганого гопника!
Я едва успел убрать лицо от просвистевшего мимо кулака моего приятеля. Опроки-дываясь, я упал на выброшенные назад руки, и теперь, в позе краба, спешно пятился прочь от разъярённого мистера Хайда.
- Извини, амиго! – Увернувшись от очередного удара, я вскочил на ноги. – Я не хочу тебе зла.
Спустя полчаса, я, прихрамывая, шёл домой под крупными звёздами оставленного мне набежавшими тучами лоскутка ночного неба. Огни бесчисленных окон спальных рай-онов были ещё крупнее. От удара, который я пропустил, во-первых, болела голова. Во-вторых, блуждающие в ней разрозненные мысли наконец-то составили друг другу компанию и пришли в определённый порядок. Простая и показавшаяся мне очевидной догадка озарила мой путь. Вся её суть: ничто так не унижает человека, как суета и беспокойство. Как только он начинает заметно для других быть недовольным своим положением – он лузер.
(2)
